Как-то Фрэнк Саллоуэй заметил: «Девяносто пять процентов того, что говорит дарвиновская теория о человеческом поведении, настолько очевидно, что мы не готовы признать правоту Дарвина. Как ни забавно, популярность психоанализа выше именно потому, что его предположения настолько необычны, а объяснения настолько парадоксальны, что мы думаем: «Это что, правда? Ничего себе!» Идеи Фрейда интригуют настолько, что люди готовы платить за них, а одним из наибольших недостатков дарвинизма является то, что нам кажется, будто это всё мы уже знаем — в каком-то смысле, так оно и есть».
Предположим, вы обнаружили шестилетнюю девочку, лежащую без сознания поперёк железнодорожных путей, где часто ходят поезда. Что, с точки зрения морали, вы должны сделать в этой ситуации? Лучше оставить её там, чтобы она погибла, или попытаться спасти? А как насчёт сорокапятилетнего мужчины, страдающего от изнурительной, но не смертельной болезни, сильно портящей ему жизнь — лечить его или не лечить?
О, и кстати: это вопрос без подвоха.
Я отвечу, что спас бы обоих, будь я в силах — и шестилетнюю девочку на рельсах, и сорокапятилетнего больного. Очевидный ответ — не всегда наилучший, но иногда это так.
Эти решения не принесли бы мне славу блестящего специалиста в области этики. Мои ответы недостаточно удивительны для того, чтобы люди готовы были за них платить. Если вы будете разгуливать, восклицая: «Сколько будет дважды два? Четыре!», вы не заслужите репутацию мыслителя. Но этот ответ, тем не менее, правилен.
Хорошо спасти маленького ребёнка, упавшего на рельсы, и хорошо вылечить сорокапятилетнего больного. Если вы обладаете аналитическим складом ума, вы наверняка спросите, частный ли это случай или общий этический принцип, гласящий: «Жизнь — это хорошо, смерть — это плохо; здоровье — хорошо, болезнь — плохо». Если это так — и здесь мы вступаем в царство спорных утверждений, — мы можем, следуя этому принципу, прийти к неожиданному заключению: если 95-летнему человеку угрожает смерть от старости, его стоит «стащить с железнодорожных путей», если это возможно. А если 120-летний вдруг начинает чувствовать себя неважно, хорошо бы полностью восстановить его здоровье, если это возможно. С нынешним уровнем развития технологий это недостижимо. Но если бы подобные технологии стали доступны в последующие годы — к примеру, в результате бурного роста медицинских нанотехнологий или создания чудесного устройства умами будущего, — вы бы по-прежнему сочли хорошей идеей спасти эту жизнь и остановить эту болезнь?
Важно помнить — я полагаю, многие об этом забывают, — что это не вопрос с подвохом.
Трансгуманизм проще — требует меньше единиц информации для описания, — поскольку он не рассматривает частные случаи. Если верить специалистам в области биоэтики (это люди, которым платят, чтобы они поясняли этические суждения), то правило «Жизнь — это хорошо, смерть — это плохо; здоровье — хорошо, болезнь — плохо» работает только до определённого возраста, а затем разворачивается на 180 градусов. Зачем? Чем был плох вариант «Жизнь — это хорошо»? Может показаться, что спасать шестилетнюю девочку — правильно, но продлевать жизнь 150-летнего — неправильно. Тогда при достижении какого возраста знак функции полезности меняется с плюса на минус? И почему?
Трансгуманист считает: если вы видите, что кому-то угрожает смерть, вы должны спасти его; если вы можете излечить кого-то, лечите. И всё. Никаких частных случаев. Возраст не имеет значения.
Не имеет значения и то, какие технологии необходимы для спасения: примитивные (носилки для ребёнка на рельсах) или изобретённые менее века назад (вроде пенициллина), но при этом не производящие впечатление чего-то необычного, поскольку они уже существовали во времена вашего детства; кажущиеся чем-то страшноватым, притягательным и футуристическим (как генная терапия), так как их изобрели уже после вашего совершеннолетия, или вообще совершенно абсурдные, невероятные и даже кощунственные на вид (как нанотехнологии), поскольку их ещё не придумали. Вы пишете отчёт по этической дилемме, следуя форме, в которой нет поля для указания года, когда нужную технологию изобрели. Вы можете спасти жизнь? Да? Отлично, вперёд. Это всё.
Предположим, девятилетнему мальчику с IQ, равным 120 по шкале Векслера, из-за высокого содержания свинца в окружающей среде грозит заболевание головного мозга, которое, если будет прогрессировать, постепенно снизит IQ до 110. Я отвечу, что мальчика стоит спасти, это будет хорошо. Если вы обладаете аналитическим складом ума, вы спросите, частный ли это случай или общий этический принцип, гласящий, что разум драгоценен. Положим, у сестры мальчика оказывается IQ в 110 пунктов. Если бы технологии были способны постепенно повысить её IQ до 120 без негативных побочных эффектов, сочли бы вы, что это стоит сделать?
Ну конечно же. Почему нет? Это не вопрос с подвохом. Или лучше иметь IQ 110, а не 120 — тогда мы должны стремиться снизить IQ со 120 до 110; или лучше иметь IQ 120, а не 110 — тогда мы должны поднять IQ сестры, если это возможно. Насколько я понимаю, очевидный ответ правилен.
Но, спросите вы, будет ли этому конец? Возможно, хорошо говорить о продлении жизни до 150 лет, но как насчёт 200 лет, 300 лет, 500 лет или более? Что, если (при условии органичного соединения с прочим жизненным опытом и постепенного увеличения возможностей разума) уровень IQ должен подниматься до 140, 180 или вообще выходить за пределы человеческих возможностей?
Где предел? Его нет. А почему он должен быть? Жизнь — это хорошо, здоровье — это хорошо; красота, и счастье, и веселье, и смех, и решение сложных задач, и процесс обучения — всё это хорошо. В области сверхвысоких значений ничего не меняется. Если бы верхняя граница существовала, у нас был бы частный случай, а это портит стройность системы.
Существуют жёсткие природные ограничения, в рамках которых срок жизни может составить (или не составить) хотя бы X для некоторых X. Такие же ограничения налагает и текущий уровень развития медицины. Но наличие физических ограничений — факт, установленный экспериментальным путём. Трансгуманизм как философию морали интересует лишь вопрос, является ли срок жизни величиной X желательным, если физически это возможно. Ответ трансгуманизма — «да» для всех X. Потому что, понимаете, это не вопрос с подвохом.
Вот что такое трансгуманизм — любовь к жизни без исключений и верхнего предела.
Неужели трансгуманизм — это настолько просто? Разве философия не превращается в банальность, если в ней нет никаких особых ингредиентов, за исключением здравого смысла? Нет, ведь и научный метод — это чистой воды здравый смысл.
Зачем тогда нужно это сложное название — «трансгуманизм»? Затем же, зачем придуманы сложные понятия «научный метод» и «светский гуманизм». Если вы вооружитесь здравым смыслом и, строго ему следуя, будете делать шаг за шагом в направлении чего-то, выходящего за рамки обыденности, успешно избегая соблазна отклониться от избранного пути или принять удобную, но ошибочную точку зрения, то, скорее всего, ваши убеждения посчитают позицией меньшинства и дадут им специальное название.
Но у философии морали не должно быть особых компонентов. Цель философии морали не в том, чтобы выглядеть привлекательно за счёт своей загадочности и нелогичности или обеспечивать рабочие места специалистам по биоэтике. Её цель — управлять нашим выбором в отношении жизни, здоровья, красоты, счастья, веселья, смеха, решения сложных задач и процесса обучения. Простота суждения не ложится на него позорным клеймом — мораль не всегда должна быть сложной.
В трансгуманизме нет ничего, кроме того же здравого смысла, что лежит в основе обычного гуманизма, аккуратно применённого к случаям, выходящим за рамки повседневной жизни. Жизнь продолжительностью в миллион лет? Если это возможно, почему нет? Эта перспектива может показаться очень странной и чуждой по отношению к нашему нынешнему жизненному опыту. Она может создать ощущение грядущего шока. И всё же, жизнь — это плохо?
Может ли этический вопрос быть таким простым?
Да.