Иногда рационалистов критикуют следующим образом: «Инквизиция тоже думала, что у нее есть истина! Ясное дело, что вся эта затея с „истиной“ опасна».
Есть множество очевидных ответов, таких как «Если вы думаете, что одержимость истиной дает вам право пытать и убивать, то вы совершаете ошибку, не имеющую ничего общего с эпистемологией». Или «Так данное историческое утверждение, которое вы только что сделали насчет инквизиции – истинно ли оно?»
Обратное глупости не есть ум: «Если ваш компьютер перестал работать, то вы не говорите, что вообще все в нем сломано и что вам нужен совершенно новый, с совершенно другими комплектующими… Возможно, вам нужен всего лишь новый шнур питания». Чтобы сделать неверное заключение, достаточно ошибиться всего в одном шаге, не обязательно нужно ошибиться во всех шагах. Инквизиторы верили, что 2+2=4, однако не это было источником их безумия. Так может быть проблема вовсе не в эпистемологическом реализме?
Кажется правдоподобным, что если бы инквизиторы были релятивистами, которые утверждали бы, что нет ничего истинного и ничего не имеет значения, то они были бы менее склонны проявлять жестокость. Также они были бы менее жестоки, если бы подверглись лоботомии. Думаю, это справедливая аналогия.
И еще… я считаю, что играет роль отношение инквизиции к истине. Она верила, что существует такая вещь как истина, и что истина важна; ну, в этом взгляды инквизиции были схожи со взглядами Ричарда Фейнмана. Но инквизиторы не были искателями истины. Они были ее хранителями.
Я однажды читал утверждение (не могу найти источник), что ключевым компонентом духа времени является то, где расположены идеалы этого времени, в прошлом или будущем1. Почти все культуры до Просвещения верили в грехопадение - что когда-то все было совершенным в далеком прошлом, однако случилась катастрофа и с тех пор все медленно становится хуже:
В эпоху, когда жизнь на Земле была полна… Они любили друг друга и не знали, что это была „любовь к ближнему“. Они никого не обманывали, хотя не знали, что значит „человек, которому можно верить“. Они были надежны, пусть и не знали, что значит „добросовестность“. Они свободно жили вместе, делясь всем, не зная, что они щедры. По этой причине про них не рассказывают. У них не было истории».
— Путь Чжуан Цзы, перевод Томаса Мертона.
Совершенная эра прошлого, в соответствии с нашими лучшими антропологическими свидетельствами, никогда не существовала. Но культура, которая рассматривает жизнь как неумолимо катящуюся под откос, сильно отличается от той, в которой вы можете достичь невиданных высот.
(Я говорю «культура», а не «общество», поскольку внутри общества может существовать больше одной субкультуры.)
Вы можете возразить, что есть разница между упомянутым Ричардом Фейнманом и инквизицей – вторые верили, что истина уже у них, а первый искал ее. Это не особо хороший довод, поскольку несомненно были истины, которыми обладал и Ричард Фейнман. «Небо синее», например, или «2+2=4».
Да, в науке есть определенные истины. Теория общей относительности возможно будет переписана в будущей физике – однако не такой теорией, что будет предсказывать вращение Солнца вокруг Юпитера; новая теория должна утаскивать успешные предсказания из старой, а не противоречить им. Но эволюционная теория находится на более высоком уровне, чем атомы, и ничто из того, что мы откроем насчет кварков, не заставит нас отбросить дарвинизм, клеточную теорию в биологии, атомную теорию в химии, или сотню других блестящих теорий, истинность которых на данный момент не оставляет сомнений.
Это «абсолютные истины»? Нет, если вопрос стоит о присвоении им вероятности равной буквально единице. Но они представляют собой случаи, где наука по существу считает их истиной.
И еще ученые не пытают людей, которые ставят под сомнение атомную теорию химии. Почему нет? Потому что они не верят, что она дает им право на жестокость? Ну, да, этот ответ лежит на поверхности; но почему они в это не верят?
Потому что химия не заявляет о сверхъестественном возмездии в виде вечных пыток за неверие в атомную теорию химии? Но тогда мы опять рекурсивно возвращаемся к вопросу «Почему?». Почему химики не верят, что вы отправитесь в ад, если не верите в атомную теорию?
Потому что журналы не опубликуют вашу статью, пока у вас не будет прочного экспериментального наблюдения Ада? Но слишком многие ученые могут подавить свои рефлексы скептика сознательно. Почему же у химиков нет закрытого культа, который говорил бы, что все не-химики отправятся в Ад, учитывая, что многие из них – христиане?
Вопросы такого рода не имеют ответов, которые бы говорили только об одном факторе. Но я бы поспорил, что один из факторов должен касаться отношения к истине – которое может быть направлено на защиту или на прогресс.
Когда вы – хранитель истины, вы не делаете ничего полезного, чтобы дополнить истину, только охраняете ее. Когда вы пытаетесь выиграть Нобелевскую премию по химии, открыв новый бензол или фуллерен, кто-то, кто бросает вызов атомной теории, является для вас не противником вашей точки зрения, а скорее пустой тратой времени.
Когда вы – хранитель истины, все что вы может делать, это пытаться избежать неуклонного сползания в энтропию путем отбрасывания всего, что отклоняется от истины. Если есть какой-то путь противостоять энтропии, генерировать новые истинные убеждения с малым расходом тепла, то этот же метод может сохранять истину без применения тайной полиции. В химии вы можете воспроизвести эксперимент и своими глазами увидеть его результаты – и это хранит истину без необходимости применять жестокость.
И не так страшно, если мы сделаем где-то ошибку – всего лишь недолго наши убеждения будут немного не истинны – поскольку завтра мы сможем вернуть утраченные позиции в истине.
Но работает только вся схема, поскольку экспериментальный метод представляет собой «критерий доброкачественности», который превосходит «критерий сравнения». Поскольку эксперименты могут восстановить истину без необходимости в авторитете, они также могут «отменять» авторитет и создавать новые истинные убеждения, которых прежде не существовало.
Там, где есть критерий доброкачественности вместо критерия сравнения, там дело меняется так, что присутствуют улучшения вместо угроз. Там, где властвует критерий сравнения, нет возможности вернуть прошлый авторитет, нет и пути разрешить несогласие между авторитетами. За исключением уничтожения. Выигрывает тот, у кого пушка больше.
Я не собираюсь представлять грандиозную всеохватывающую точку зрения на историю с позиции единого фактора. Я просто хочу указать на глубокое психологическое различие между тем, чтобы видеть смысл жизни в защите, охране и сохранении, и видеть его же в исследовании, создании, улучшении. Развитие будет происходить если вы направлены в прошлое или в будущее? Это нюанс в различии, который проявляет себя всюду.
Вот почему я всегда настаивал, например, что если вы собираетесь начать говорить об «этике ИИ», вам лучше бы говорить о том, как вы собираетесь улучшить текущую ситуацию с ИИ, а не пытаться предохранить от того, чтобы сделать что-то неправильно. Как только вы начинаете использовать критерий сравнения, вы начинаете терять курс ваших идеалов – терять свет правильного и неправильного, и начинаете просто выискивать «различное» и «одинаковое».
Я также могу поспорить, что эта простейшая психологическая разница – одна из причин, почему академическая область, которая прекращает активный прогресс, стремится к среднему.(По крайней мере по чистым стандартам науки. Репутационное убийство – обычное дело по стандартам истории; большинство систем убеждений на основе защитного подхода произошли от взаимодействия с реальными вещами). Если большие встряски не происходят достаточно часто, чтобы постоянно поощрять молодых ученых ориентироваться на признание заслуг, а не на конформизм, область перестает сопротивляться стандартной дегенерации в авторитарность. Когда делается мало открытий, то остается слишком много времени на то, чтобы заняться «охотой на ведьм и еретиков».
Чтобы получить лучшие результаты от использования отношения вида исследовать/создавать/улучшать, вы должны на самом деле прогрессировать, а не только надеяться на это.