Предположим, ваш добрый друг, комиссар полиции, говорит вам по строжайшему секрету, что криминальный главарь вашего города - Вилки Вилкинсен. Как рационалист, вы обязаны поверить этому заявлению? Попробуем так: если вы возьмете и оскорбите Вилки, я назову вас безрассудным. Так как благоразумно вести себя так, как если бы Вилки имел существенно большую-чем-по-умолчанию вероятность быть криминальным главарем, следовательно, заявление комиссара полиции должно быть сильным Байесовским свидетельством.
Наша судебная система не поместит Вилки под стражу на основе заявления комиссара полиции. Оно не рассматривается как правовое свидетельство. Возможно, если упекать за решетку всех обвиненных комиссарами полиции в том, что они возглавляют преступную организацию, то вы по-началу поймаете множество боссов, плюс, тех, кто не нравился комиссарам. Власть имеет свойство портить людей с временем, так что со временем вы будете ловить все меньше реальных боссов (которые будут применять более серьезные меры для обеспечения своей анонимности) и все больше невинных (несдержанная власть привлекает коррупцию, как мед привлекает мух).
Но это не значит, что заявление комиссара полиции не является рациональным свидетельством. Оно все еще обладает однозначными отношениями правдоподобия, и ты все еще будешь безрассудным, оскорбляя Вилки. Но на социальном уровне, преследуя социальную цель, мы осознанно определяем «правовое свидетельство», как совокупность лишь конкретных типов свидетельств, например, наблюдения комиссара полиции в ночь на четвертое апреля.
Все правовые свидетельства, в идеале, должны быть рациональными свидетельствами, но не наоборот. Мы внедряем особые, сильные стандарты, прежде чем объявлять, что данное рациональное свидетельство является еще и «правовым».
Набирая эту фразу в 8:33 вечера, Pacific time, 18-го августа 2007, я ношу белые носки. Следует ли тебе, как рационалисту, верить этим словам? Да. Могу я давать показания об этом в суде? Да. Это научное заявление? Нет, ведь нет эксперимента, который бы ты мог провести, дабы верифицировать это. Наука собрана из множества обобщений, применяемых к множеству частных случаев, чтобы ты мог провести новые реальные эксперименты, которые тестируют обобщения, и следовательно, подтвердить для себя, что обобщение является правдой, не полагаясь на чей-то авторитет. Наука - публичное, воспроизводимое знание человечества.
Как и судебная система, наука - социальный процесс, включающий подверженных ошибкам людей. Мы хотим защитить фонд убеждений, которые особенно надежны. Так же мы хотим социальные правила, которые бы способствовали производству нового знания. Так что мы внедряем особые, сильные, дополнительные стандарты прежде чем объявить конкретное рациональное знание «научным», добавив его в фонд убеждений. Должен ли рационалист верить в историческое существование Александра Великого? Да. У нас есть лишь грубая картинка древней Греции, не слишком достоверная, но это лучше чем максимальная энтропия. Но мы зависим от авторитетов, Плутарха, например; мы не можем игнорировать его и проверить все сами. Историческое знание - ненаучное знание.
Должен ли рационалист верить, что Солнце взойдет 18-го сентября 2007 года? Да, но не с абсолютной уверенностью, таков уж принцип ставок. (Для педантов: стоит ли верить, что 18-го сентября 2007 года вращение Земли и её орбита относительно Солнца останутся примерно такими же?) Это заявление, которое я написал в своем эссе 18-го августа 2007-го является научным убеждением?
Отрицание применимости прилагательного «научный» к заявлению «Солнце взойдет 18-го сентября 2007-го» может показаться ошибочным. Если наука не может делать предсказания о будущих событиях, которым еще предстоит произойти, то она бесполезна; она не будет способна предсказывать результаты эксперимента перед его проведением. Предсказание о том, что Солнце взойдет, определенно, является экстраполяцией научного обобщения. Оно основано на моделях Солнечной системы, которые ты можешь подтвердить самостоятельно.
Но представь, что ты создаешь новый эксперимент для верификации предсказания №27 в новом контексте теории Х. У тебя может не быть причин полагать, что предсказание ошибочно; ты можешь лишь хотеть проверить его в новом контексте. Утверждение о «научности» этого убеждения может показаться опасным, до завершения эксперимента. Уже есть «традиционное предсказание» и «предсказание теории Х». Но если ты уже знаешь «научное убеждение» о результате, зачем осложнять себе жизнь экспериментом?
Ты начинаешь, надеюсь, понимать, почему я отождествляю Науку с обобщениями, а не с историей экспериментов. Исторические события случаются лишь раз; обобщения же применяются для множества событий. История не воспроизводима, научные обобщения - да.
Является ли мое определение «научного знания» истинным? Это не слишком хорошо сформулированный вопрос. Особые стандарты, что мы внедряем для науки имеют практическую цель. Нигде на звездах или горах не написано, что p < 0.05 является стандартом научной публикации. Сейчас многие утверждают, что 0.05 - слишком слабый стандарт; что будет полезно понизить его до 0.01 или 0.001.
Может быть будущие поколения, действуя в соответствии с убеждением, что научное знание - публичное и воспроизводимое, будут помечать как «научные» лишь те статьи, что напечатаны в бесплатных журналах. Ведь если ты требуешь плату за знание, является ли оно знанием человечества? Можем ли мы доверять результатам, если людям приходится платить, чтобы критиковать их? Действительно ли это наука?
Вопрос «Действительно ли это наука» плохо сформулирован. Является ли байесовским свидетельством журнал с закрытым доступом и ценой подписки 20000$ в год? Вместе с частными заявлениями комиссара полиции о том, что Вилки — криминальный босс, думаю я, ответ — «Да». Но следует ли канонизировать журналы с ограниченным доступом как «науку»? Должны ли мы допускать их в защищенный фонд убеждений? Как по мне, так науке послужит больше, если научным будет считаться публичное, воспроизводимое знание в фонде человечества.