В канадском исследовании 1989 года взрослых людей просили представить смерти детей различного возраста и оценить, какие из них вызвали бы наибольшее чувство потери у родителя. На графике результатов скорбь росла почти до подросткового возраста, а затем шла на спад. Когда эту кривую сравнили с кривой, показывающей перемены в репродуктивном потенциале на протяжении жизненного цикла (рассчитанную по демографическим данным Канады), обнаружилась довольно сильная корреляция. Однако корреляция между кривой скорби современных канадцев и кривой репродуктивного потенциала охотников-собирателей, африканского племени !Кунг оказалась гораздо сильнее, практически идеальной. Другими словами скорбь меняется практически так, как предсказал бы сторонник Дарвина, основываясь на демографических реалиях среды, в которой появился человек.
— Роберт Райт, «Моральное животное», обзор статьи Кроуфорда и др.1
В первом случае корреляция равнялась 0,64, во втором это был экстремально высокий показатель 0,92 (N = 221).
Самое неэлегантное в этом исследовании заключается в том, что в нём людей просили вообразить родительскую скорбь, а не опрашивали настоящих родителей с детьми соответствующих возрастов. (Предполагаю, что такой вариант обошёлся бы дороже или для него нашлось бы меньше испытуемых.) Однако, как я понимаю, результаты хорошо соотносятся с данными из схожих исследований родительской скорби, исследовавших другие корреляции (например, прямую корреляцию между родительской скорбью и возрастом детей).
А теперь рассмотрим некоторые элегантные аспекты этого эксперимента:
Родительская скорбь даже подсознательно не имеет отношения к репродуктивной ценности. Иначе бы она обновилась в соответствие с канадской репродуктивной ценностью, а не соответствовала бы репродуктивной ценности !Kung. Скорбь — это адаптация, которая теперь просто существует. Она реально существует и продолжает существовать по инерции.
Родители беспокоятся о детях не потому, что их волнует репродуктивный вклад. Родители беспокоятся о детях просто так. А не связанная с сознанием эволюционно-историческая причина, почему такие разумы вообще появились во вселенной заключается в том, что дети несут гены родителей.
Да, разум существует во вселенной исключительно благодаря эволюции. Возможно, вы понимаете, почему мне хочется чётко ограничить собственный цинизм по поводу тайных мотивов эволюционно-когнитивной границей. Иначе я с таким же успехом мог бы заявлять на кассе супермаркета: «Эй! Когда ты упаковываешь мои покупки, ты правильно обрабатываешь зрительную информацию, только чтобы увеличить свою генетическую приспособленность!»
(1) Кажется, ни в каком другом эксперименте по эволюционной психологии я не видел корреляции выше, чем 0,92. Более того, это одна из наибольших корреляций, которые я видел в психологических экспериментах вообще. (Впрочем, я видел, например, корреляцию в 0,98 в описании эксперимента, где одну группу испытуемых спрашивали «Насколько А похоже на B?», а другую группу — «Какова вероятность А при условии B?», при том, что вопрос звучал вроде «Насколько вероятно вытащить 60 красных шаров и 40 белых шаров из этой бочки, содержащей 800 красных шаров и 200 белых шаров?». Иными словами, эти вопросы обрабатываются как одинаковые.)
Поскольку мы тут все байесианцы, мы можем учесть наши априорные вероятности и задаться вопросом, не вызвана ли столь высокая корреляция случайностью хотя бы частично. Вероятно, тщательную эволюционную настройку мы можем принять как должное — мы здесь говорим о гигантском давлении отбора. В остальном, изучая подозрительно маленькое отклонение, мы можем спросить: а) действительно ли большие группы взрослых способны в среднем корректно представлять степени родительского горя (очевидно, да), и б) действительно ли выжившие представители племени !Kung являются типичными охотниками-собирателями в этом отношении или различия между разными племенами охотников-собирателей слишком велики, чтобы обеспечить корреляцию в 0,92.
Но даже приняв во внимание все наши скептичные априорные вероятности, корреляция в 0,92 при выборке N=221 является довольно сильным свидетельством и наши апостериорные вероятности должны быть менее скептичными в этом отношении.
(2) Кто-нибудь может посчитать, что эксперимент должен был изучать ретроспективную реальную скорбь, а не воображаемую будущую. Однако же на родительское поведение влияет именно воображаемая будущая скорбь! Именно она заставляет родителей действовать так, чтобы не потерять ребёнка! С эволюционной точки зрения уже погибший ребёнок — невозвратные издержки. Эволюция «хочет», чтобы родитель учился на боли, не повторял свои ошибки, подстраивал свою гедонистическую точку отсчёта и продолжал растить других детей.
(3) Аналогично график, соответствующий родительской скорби, соответствует будущему репродуктивному потенциалу ребёнка, дожившего до определённого возраста, а невозвратным издержки на выращивание ребёнка, дожившего до определённого возраста. (Возможно, мы бы получили даже большую корреляцию, если бы попытались принять во внимание репродуктивные альтернативные издержки выращивания ребёнка возраста Х до независимой зрелости, отбрасывая при этом все невозвратные потери на выращивание ребёнка до возраста Х?)
Обычно люди всё же обращают внимание на невозвратные издержки. Вероятно, это либо адаптации, мешающая нам слишком часто менять стратегии (компенсирующая то, что мы слишком хорошо возможности находим?), либо неудачное основание боли, которая ощущается при трате ресурсов.
Что касается эволюции, то нельзя сказать, что эволюция «не обращает внимания на невозвратные издержки». Эволюция вообще о них не «думает». «Эволюция» — это просто макрофакт о существующих исторических репродуктивных последствиях.
Поэтому, естественно, адаптация родительской скорби настроена таким образом, что она никак не связана с прошлыми инвестициями в ребёнка, но тесно связана с будущими репродуктивными последствиями в случае его потери. Естественный отбор не сходит с ума по поводу невозвратных издержек, как мы.
Однако, конечно же, адаптация родительской скорби работает так, словно родитель живёт в племени !Kung, а не в Канаде. Для большинства людей эта разница очевидна.
Люди и естественный отбор безумны. Но это разные виды устойчивого и сложного безумия.