В данном контексте сам спор о том, стоит ли доверять Википедии или нет, бессмысленен, потому что если оппонент описывает, что он понимает под "эмерджентностью", уже даже не важно, откуда он взял это определение (поскольку тут явно нет конфликта определений).
Небольшое пояснение.
Термин "эмерджентность" (aka "системный эффект") изначально использовался в теории систем. Разумеется, его использование не возбраняется и за пределами данной дисциплины, но при этом необходимо понимать, что оно имеет смысл лишь в контексте какой-либо конкретной системы. Кроме того, эмерджентным может быть феномен (например, трение, вязкость, эластичность, температура у определенных физических систем или самоорганизация у определенных физических и биологических систем) или конкретное свойство объекта, но никак не понятие (ноумен).
Суть в том, что даже в рамках приводимых в данной дискуссии определений эмерджентности (которые представляют ту или иную разновидность "системного эффекта") выражение "эмерджентное понятие" некорректно. А коль скоро речь в предшествующем обсуждении шла о редукции, я бы предложил все явления разделять на редуцируемые и нередуцируемые. Тогда нужда в каком-то дополнительном термине окончательно исчезнет.
Мы здесь говорили не только об эмерджентности, но так же и о формализации процесса мышления.
Для логического позитивизма когда-то это являлось главной целью - впрочем, так и оставшейся недостигнутой.
Основоположником логического позитивизма считается Л. Витгенштейн, чей
"Логико-философский трактат" ставил амбициозную задачу по выработке языка, позволяющего максимально объективно описывать окружающий мир.
Главная идея Витгенштейна была проста, как и все по-настоящему гениальное. Мир состоит не из объектов, а из фактов, представляя весь набор существующих фактов. Сами факты могут быть простыми и сложными, при этом в языке простые факты описываются простыми предложениями. Но если язык - это полное описание всего, что есть в мире (т.е. фактов), то налицо структурное тождество между языком и миром. Условность знаков реального языка такому тождеству отнюдь не препятствует, поскольку речь идет не о внешнем сходстве, а о взаимном соответствии логических структур. Это объясняет, каким образом язык моделирует предметный мир: элементарное предложение логически отображает атомарный факт, а язык в целом - все факты мира.
Язык так же допускает описание возможных фактов. Если удалить все предложения, нарушающие законы логики или не отражающие наблюдаемых фактов, то мы получим искомый "абсолютный язык", описывающий мир как совокупность фактов - конечную предметную действительность в форме логически упорядоченной системы содержаний и связей.
Есть только одна загвоздка, в значительной степени дискредитирующая столь замечательную идею. В любом языке неизбежно найдется элемент, называемый Витгенштейном "мистическим" - структура самого языка. "Мистичность" заключается в том, что понять эту структуру в рамках языковых средств, определяемых самой данной структурой, невозможно в принципе. Если мы попробуем, например, выяснить происхождение лексики русского языка, то нам понадобится исследовать всю семью славянских языков со всеми закономерности их эволюции. Затронув же проблему происхождения общеславянских лексем, мы не обойдемся без знания предшествующей, более обширной языковой группы (скажем, индоевропейской) и т.д. Рано или поздно мы упремся в некий исходный "праязык", от которого произошла наиболее общая рассматриваемая языковая группа. Однако вопрос, откуда же взялся этот "праязык", окончательно выведет нас за границы лингвистики.
Исходя из структурного тожества языка и мира, мы приходим к выводу, что основы (главные смыслы) бытия находится не в мире, но за его пределами, и невыразимы в языке. Это констатирует последняя фраза "Трактата", ради которой тот, по сути, и был написан: "О чем невозможно говорить, о том следует молчать".
(Легко видеть, что Витгенштейн здесь фактически предвосхищает знаменитые теоремы Геделя о неполноте. Впрочем, в юности Гедель был членом не менее знаменитого Венского кружка, где активно обсуждались идеи Витгенштейна.)
Сам Витгенштейн не указал какого-либо приемлемого способа преодоления данного парадокса. Его предложил Б. Рассел, написавший "Введение" к "Трактату", где указал, что идея, невыразимая в рамках заданного языка (например, идея его выразительности), вполне может быть выражена в языке более мощном, включающем заданный язык в качестве своей составной части. Разумеется, и в этом языке имеется собственное "невыразимое" (его собственная структура), и так без конца. Решение проблемы заключается в допущение всей бесконечной иерархии языков, существующей сразу со всеми своими уровнями иерархии. В этом случае "невыразимое" любого языка будет объяснено языком более высокого уровня, причем для всякого языка всегда найдется "объясняющий" его вышестоящий язык.
