Полезная идея истины

Помню, как я однажды сдавала письменную работу по экзистенциализму. Преподаватель вернула мне её с оценкой «плохо». Она подчеркнула слова «истина» и «истинный» везде, где они встречались в эссе, примерно двадцать раз, и рядом с каждым поставила вопросительный знак. Она хотела узнать, что я понимаю под истиной.

— Даниэлла Эган

Я понимаю, что значит называть гипотезу элегантной, или фальсифицируемой, или соответствующей экспериментальным данным. Мне кажется, что называть убеждение «истинным», или «настоящим», или «действительным» — это всего лишь делать различие между утверждением, что вы во что-то верите, и утверждением, что вы во что-то очень-очень сильно верите.

— Дейл Каррико

Итак, что такое истина? Движущаяся толпа метафор, метонимий, антропоморфизмов, — короче, сумма человеческих отношений, которые были возвышены, перенесены и украшены поэзией и риторикой и после долгого употребления кажутся людям каноническими и обязательными.

— Фридрих Ницше

Задача на ложные убеждения «Салли–Анна» — это эксперимент, который используется, чтобы установить, понимает ли ребёнок разницу между убеждением и реальностью. Проводится он так:

1. Ребёнок видит, как Салли прячет шарик в закрытую корзину, а Анна за этим наблюдает.
2. Салли выходит из комнаты, а Анна вынимает шарик из корзины и прячет его в закрытую коробку.
3. Анна выходит из комнаты, и Салли возвращается.
4. Экспериментатор спрашивает ребёнка, где Салли будет искать шарик.

Дети до четырёх лет говорят, что Салли будет искать шарик в коробке, а более старшие дети — что в корзине.

Человеческие дети, начиная с возраста (обычно) в четыре года, впервые начинают понимать, что это значит, когда убеждения утрачивают связь с реальностью. Трёхлетний ребёнок моделирует только то, где находится шарик. Четырёхлетний ребёнок, начиная вырабатывать теорию сознания, отдельно моделирует, где находится шарик, и отдельно — где находится шарик по убеждению Салли, и может заметить, когда эти понятия конфликтуют — когда у Салли есть ложное убеждение.

Любое осмысленное убеждение имеет условие истинности, то есть реальность может каким-то образом быть такой, чтобы это убеждение было истинным или наоборот, ложным. Если мозг Салли содержит мысленный образ шарика в корзине, то в реальности шарик действительно может лежать в корзине — и в этом случае убеждение Салли называется «истинным», поскольку реальность удовлетворяет его условию истинности. Либо же возможно, что Анна вынула шарик и спрятала его в коробке, и в этом случае убеждение Салли называется «ложным», поскольку реальность не удовлетворяет его условию истинности.

Математик Альфред Тарский однажды описал понятие «истины» как бесконечную серию условий истинности:

• Предложение «снег белый» истинно тогда и только тогда, когда снег белый.
• Предложение «небо голубое» истинно тогда и только тогда, когда небо голубое.

Теперь кажется, что различие тут тривиально: зачем вообще говорить о предложениях, если предложение выглядит настолько похожим на реальность, когда и предложение, и реальность описаны на одном и том же языке?

Но когда мы оглядываемся на задачу «Салли–Анна», это различие становится куда яснее: убеждение Салли закодировано конфигурацией нейронов и нейронных путей в мозгу Салли, во влажной и чрезвычайно сложной органической ткани массой в килограмм с третью, находящейся внутри черепа Салли. Сам же шарик — это маленькая пластиковая сфера, которая перемещается между корзиной и коробкой. Сравнивать убеждение Салли с шариком — значит сравнивать совершенно разные вещи.

Тогда зачем вообще говорить об абстрактных «предложениях», а не об убеждениях, закодированных нейронами? Может быть так, что Салли и Фред верят «в одно и то же», то есть их мозги содержат внутренние модели шарика в корзине — то есть оба утверждения, каждое в своём мозге, имеют одинаковое условие истинности. В этом случае можно абстрагировать то, что эти убеждения имеют между собой общего, то есть общее условие истинности, в виде предложения или утверждения, которое мы считаем истинным или ложным отдельно от каких-либо верящих в него мозгов.

Некоторые мыслители выражают панику по поводу того, что любое суждение об истине — любое сравнение убеждения с реальностью — является частью чьего-то мышления, и, казалось бы, всего лишь сравнивает чужое убеждение со своим собственным:

То есть получается, что все эти разговоры об истине — это всего лишь сравнение чужих убеждений со своими и попытка установить свой авторитет? Получается, что слово «истина» — всего лишь оружие в борьбе за власть?

Мало того, мы даже не можем напрямую сравнить чужие убеждения с своими собственными. Мы можем только сравнить, внутри себя, наше убеждение о чьём-то чужом убеждении с нашим собственным убеждением — сравнить нашу карту их карты с нашей картой территории.

Аналогично получается, что когда мы говорим о наших собственных убеждениях, что они «истинны», это означает, что мы сравниваем свою карту своей карты со своей картой территории. Обычно люди не ошибаются в своём представлении о том, во что они верят. Хотя из этого правила есть определённые исключения, обычно карта карты верна, то есть люди обычно имеют верные убеждения о том, какие убеждения они имеют:

Следовательно, сказать «Я считаю, что небо голубое, и это верно!» — обычно значит выразить ту же информацию, которую выражают предложения «Я считаю, что небо голубое» или просто «Небо голубое», то есть информацию о том, что ваша мысленная модель мира содержит голубое небо.

Подумайте над вопросом:

Если это так, то получается, что постмодернисты правы? Получается, что все эти рассуждения об «истине» — это всего лишь попытка установить приоритет ваших собственных убеждений над чужими, и нет способа сравнить убеждение с самой реальностью, а не с содержимым чьей-то головы?

Здесь и далее я буду вставлять вопросы, над которыми читателям предлагается найти ответ самостоятельно, прежде чем двигаться дальше. Это моя несколько неуклюжая попытка отразить результаты исследований, показавших, что читатели значительно чаще запоминают какой-то факт или решение проблемы, если сначала пытаются решить проблему сами, прежде чем прочитать решение. Удастся вам решить проблему или нет, главное — попытаться и только затем читать дальше. Здесь отражена также проблема, существующая по мнению Майкла Вассара: поскольку статьи такого рода часто кажутся очевидными после прочтения, читателям зачастую сложно визуализировать разницу между «до» и «после», и для целей обучения эту разницу полезно себе представлять. Поэтому, пожалуйста, попытайтесь сначала высказать свой собственный ответ на вопрос — в идеале прошепчите его себе, либо двигайте губами, представляя, как вы его проговариваете, чтобы сделать его явным и доступным для вашей памяти — прежде чем продолжать. Попытайтесь также осознанно заметить разницу между вашим ответом и ответом, приведённым в статье, включая любые дополнительные или отсутствующие детали, и не пытайтесь увеличить или уменьшить это различие.

…

…

…

Ответ:

Ответ, который я дал Дейлу Каррико — который заявил мне, что знает, что означает фальсифицируемость убеждения, но не знает, что означает его истинность, — состоял в том, что мои убеждения определяют мои экспериментальные предсказания, но только реальность может определять мои экспериментальные результаты. Если я очень сильно верю в то, что я умею летать, то это убеждение может сподвигнуть меня сделать шаг с обрыва, ожидая, что он безопасен; но только истинность этого убеждения может спасти меня от смертельного падения.

Поскольку мои ожидания иногда конфликтуют с тем, что я затем вижу и ощущаю происходящим вокруг меня, мне нужны разные названия для того, что определяет мои экспериментальные предсказания, и для того, что определяет мои экспериментальные результаты. Первое я называю «убеждениями», а второе — «реальностью».

Вы не получите прямого столкновения между убеждениями и реальностью — или между чужими убеждениями и реальностью — если будете сидеть в комнате с закрытыми глазами. Но если вы откроете глаза, ситуация изменится!

Давайте проследим за тем, как ваш мозг получает информацию о том, что ваши шнурки развязаны:

• Фотон покидает Солнце и летит к Земле через её атмосферу.
• Ваш шнурок поглощает и снова испускает этот фотон.
• Отражённый фотон проходит через зрачок вашего глаза и направляется на сетчатку.
• Фотон падает на клетку-палочку или клетку-колбочку, или, ещё точнее, он падает на фоторецептор, форму витамина А, известную как ретиналь. Эта молекула затем изменяет свою форму, вращаясь вокруг двойной связи, благодаря поглощению энергии фотона. Связанный белок под названием опсин в ответ претерпевает смену конформации, и это возмущение далее распространяется на тело нервной клетки, которая наполняет энергией протон и увеличивает его поляризацию.
• Постепенное изменение поляризации распространяется на биполярную клетку и затем клетку ганглия. Если поляризация клетки ганглия превышает определённую границу, клетка испускает нервный импульс — распространяющееся электрохимическое явление поляризации-деполяризации, которое проходит по мозгу со скоростью от 1 до 100 метров в секунду. Таким образом, свет из внешнего мира преобразуется в информацию внутри нервной системы, совместимую с субстратом остальных мыслей.
• Нервный сигнал подвергается предварительной обработке другими нейронами в сетчатке, затем в латеральном коленчатом теле в середине мозга, после чего в зрительной коре, находящейся в задней части головы, восстанавливается уменьшенное изображение окружающего мира — изображение, закодированное в частотах испускания сигналов нейронами, составляющими зрительную кору. (Это изображение искажено, поскольку центр поля зрения обрабатывается со значительно большей степенью детализации, чем его края, — то есть распределяется между большим числом нейронов и большей площадью коры.)
• Информация из зрительной коры затем направляется в височные доли, которые отвечают за распознавание объектов.
• Ваш мозг распознаёт форму развязанного шнурка.

Так ваш мозг обновляет свою картину мира, включая в неё тот факт, что ваши шнурки развязаны. Даже если до этого он ожидал увидеть их связанными! У вашего мозга нет никакой причины не обновлять свою картину мира, если только в этом не замешана политика. Когда фотоны, направляющиеся в сторону глаза, преобразуются в нервные сигналы, они принимают форму, совместимую с другой содержащейся в мозгу информацией, и могут сравниваться с предыдущими убеждениями.

Убеждения и реальность взаимодействуют постоянно. Если бы мозг и его окружение никогда не соприкасались, нам не нужны были бы ни глаза, ни руки, и мозг мог бы иметь намного более простое строение. Организмам вообще не нужны были бы мозги.

Хорошо, убеждения и реальность — это разные сущности, которые пересекаются и взаимодействуют. Но из того, что нам нужны отдельные понятия для «убеждений» и «реальности», ещё не следует потребность в понятии «истины», то есть сравнения между ними. Возможно, мы могли бы говорить отдельно (а) о представлениях некоего разумного существа о том, что небо голубое, и (б) о самом небе. Вместо того, чтобы говорить «Джейн считает, что небо голубое, и она права», мы могли бы сказать «Джейн считает, что небо голубое; кроме того, небо голубое» и тем самым выразить ту же информацию (а) о наших убеждениях относительно неба и (б) о наших убеждениях относительно убеждений Джейн. Мы всегда могли бы, применяя схему Тарского «Предложение “X“ истинно тогда и только тогда, когда X», заменить любое утверждение об истинном предложении утверждением о его условии истинности, о соответствующем состоянии реальности (неба или чего-нибудь ещё). Так мы могли бы вообще избежать этого надоедливого слова «истина», о котором философы ведут бесконечные споры и которым злоупотребляют разные раздражающие личности.

Пусть есть некое разумное существо — для определённости пусть это будет искусственный интеллект, который занимается своей работой в одиночку и которому никогда не требовалось ни с кем спорить о политике. ИИ знает, что «Моя модель полагает с вероятностью 90%, что небо голубое»; он уверен в том, что эта вероятность — это именно то предложение, которое сохранено в его оперативной памяти. Отдельно ИИ моделирует, что «Вероятность того, что мои оптические датчики обнаружат за окном голубой цвет, равна 99% при условии, что небо голубое», и не путает это утверждение с утверждением о том, что его оптические датчики обнаружат голубой цвет, когда он полагает, что небо голубое. Значит, этот ИИ определённо может отличать карту от территории; он знает, что разные состояния его оперативной памяти имеют последствия и причинно-следственные связи, отличные от тех, какими обладают разные состояния неба.

Но может ли этому ИИ понадобиться общее понятие истины — может ли ему понадобиться придумать слово «истина»? Почему, если бы у него было это понятие, он мог бы работать лучше?

Подумайте над вопросом: Если мы имеем дело с искусственным интеллектом, которому не нужно ни с кем спорить о политике, может ли ему когда-нибудь понадобиться слово или понятие «истина»?

…

…

…

Ответ: Абстрактное понятие «истины» — общая идея о соответствии карты и территории — нужно, чтобы выразить такие идеи, как:

• Обобщение по всем возможным картам и городам: если ваша карта города точна, то более вероятно, что навигация по этой карте вовремя доставит вас в аэропорт.
• Чтобы начертить верную карту города, кто-то должен выйти на улицу и посмотреть на здания. Вы не сможете составить точную карту, сидя в комнате с закрытыми глазами и пытаясь представить, каким бы вы хотели видеть город.
• Истинные убеждения с большей вероятностью делают правильные экспериментальные предсказания, чем ложные убеждения; поэтому, если мы будем больше доверять гипотезам, делающим правильные экспериментальные предсказания, наша модель реальности со временем будет становиться всё более верной.

В этом и состоит главное преимущество рассуждений и размышлений об «истине»: мы можем обобщать правила составления карт, соответствующих территориям, и извлекать уроки, которые можно распространять на другие области, а не только на цвет того или иного неба.

Как и всегда, тотальная философская паника оказалась в данном случае необоснованной. Но наша внутренняя оценка «истины» как сравнения между картой карты и картой реальности есть ключевая практическая проблема: в этой схеме мозгу очень просто принять за истину абсолютно бессмысленное предложение.

Пусть некий профессор литературы рассказывает на лекции, что знаменитые писатели Кэрол, Дэнни и Элейн являются «пост-утопистами», что следует из того, что их произведения имеют признаки «колониального отчуждения». Для большинства студентов типичным результатом будет то, что в аналоги ассоциативных массивов в их мозгах к объектам «Кэрол», «Дэнни» и «Элейн» будет добавлено свойство «пост-утопист». Когда в последующей контрольной работе встретится вопрос «Приведите пример писателя — пост-утописта», студент напишет «Элейн». Что, если студент напишет «Я думаю, что Элейн — не пост-утопист»? Тогда профессор смоделирует…

…и пометит ответ как неправильный.

В конце концов…

• Предложение «Элейн — пост-утопист» истинно тогда и только тогда, когда Элейн — пост-утопист.

…правильно?

Может, конечно, быть и так, что этот термин действительно что-то означает (хотя я сам его выдумал). Может даже быть и так, что, хотя профессор не может дать хорошего и явного ответа на вопрос «А что вообще такое пост-утопизм?», тем не менее можно показать многим разным профессорам литературы новые произведения неизвестных им авторов, и все они независимо придут к одному и тому же ответу, из чего последует, что какое-то доступное чувствам свойство текста они явно обнаруживают. Мы не всегда знаем, как работают наши мозги, и мы не всегда знаем, что мы видим, и небо было голубым задолго до того, как появилось слово «голубой»; чтобы часть картины мира в вашем мозгу имела смысл, не требуется, чтобы вы могли объяснить её словами.

С другой стороны, может быть и так, что профессор узнал о «колониальном отчуждении», зазубрив то, что ему в своё время говорил его профессор. Может быть так, что единственный человек, чей мозг когда-то вкладывал в эту фразу реальный смысл, уже умер. Так что к тому времени, как студенты узнают, что слово «пост-утопист» — это пароль, который требуется называть в ответ на запрос «колониальное отчуждение», обе фразы стали не более чем словесными ответами. которые требуется заучивать, не более чем набором ответов для теста.

Эти две фразы не выглядят «оторванными» от реальности сами по себе, потому что они не оторваны друг от друга: пост-утопизм как будто имеет последствие в виде колониального отчуждения, а если вы спросите, что следует из колониального отчуждения, то это означает, что автор, скорее всего, пост-утопист. Но если вы очертите кругом эти два понятия, то обнаружите, что ни с чем больше они не связаны. Это плавающие убеждения, никак не связанные со всей остальной моделью. И тем не менее нет никакого внутреннего тревожного сигнала, который бы звучал, когда такое происходит. Точно так же, как «неправота ощущается как правота» — так же, как обладание ложным убеждением ощущается как обладание истинным убеждением, по крайней мере до проведения эксперимента, — так и бессмысленное убеждение может ощущаться как осмысленное.

Группы, обладающие совершенно бессмысленными убеждениями, могут даже враждовать. Если кто-то спросит «Является ли Элейн пост-утопистом?» и одна группа закричит «Да!», а вторая — «Нет!», они могут подраться просто из-за разных кричалок: для начала вражды необязательно, чтобы слова что-то значили. С тем же успехом может начаться драка между группой, кричащей «Ку!», и группой, кричащей «Кю!» Говоря более общо, важно различать видимые последствия высказанного убеждения, содержащегося в мозгу профессора (студенты должны написать на контрольной то, что нужно, иначе профессор посчитает их ответ неверным) и видимые последствия состояния реальности, не оформленного словесно (то есть состояния территории, при котором Элейн действительно является пост-утопистом).

Одним классическим ответом на эту проблему был верификационизм, который считал, что предложение «Элейн — пост-утопист» является бессмысленным, если оно не говорит нам, какие сенсорные ощущения мы ожидаем испытать, если это предложение истинно, и как эти ощущения будут отличаться в случае, когда предложение ложно.

Но теперь представьте, что я направляю фотон в пустоту между галактиками, и он улетает далеко в глубины космоса. В расширяющейся Вселенной этот фотон в конце концов пересечёт космологический горизонт, за которым, даже если фотон упадёт на зеркало, которое отразит его обратно в направлении Земли, он никогда не вернётся сюда, потому что за это время Вселенная расширится слишком быстро. Следовательно, после того, как фотон пересечёт определённую черту, у утверждения «Фотон продолжает существовать вместо того, чтобы исчезнуть» не будет совершенно никаких экспериментальных последствий.

И тем не менее мне кажется — и, надеюсь, вам тоже, — что утверждение «Фотон внезапно исчезает из мироздания сразу же, как только у нас пропадает возможность его когда-либо увидеть, и тем самым нарушает закон сохранения энергии и ведёт себя не так, как все видимые нам фотоны» ложно, а утверждение «Фотон продолжает существовать, улетая в никуда» истинно. И подобные вопросы могут иметь важные последствия в контексте принятия решений: представьте, что мы думаем о снаряжении околосветового корабля, летящего как можно дальше, так что он пересечёт космологический горизонт до того, как он замедлится, чтобы колонизировать какое-нибудь далёкое сверхскопление галактик. Если бы мы думали, что корабль исчезнет из Вселенной, как только пересечёт космологический горизонт, мы бы не стали и рассматривать возможность отправить его в полёт.

Спрашивать себя об ощутимых последствиях наших убеждений полезно и мудро, но они не подходят на роль фундаментального определения осмысленных утверждений. Это отличная подсказка, сигнализирующая о том, что что-то может быть оторванным от реальности «плавающим убеждением», но не абсолютное правило.

Можно попробовать ответить, что для того, чтобы утверждение было осмысленным, реальность должна иметь возможность быть такой, чтобы это утверждение могло быть истинным или ложным; а поскольку Вселенная состоит из атомов, должна существовать такая конфигурация атомов Вселенной, чтобы это утверждение было истинным или ложным. Например, чтобы утверждение «Я в Париже» было истинным, нужно переместить в Париж составляющие меня атомы. Литературный критик может заявлять, что Элейн имеет свойство, называемое пост-утопизмом, но нет никакого способа перевести это заявление в способ перераспределить атомы Вселенной так, чтобы сделать его истинным или же ложным; следовательно, у него нет условия истинности, то есть оно бессмысленно.

И действительно, существуют такие заявления, при которых, если вы остановитесь и подумаете: «Как можно перестроить Вселенную так, чтобы это было истинным или ложным?», то вы внезапно осознаете, что вы не так хорошо понимаете условие истинности этого заявления, как вы думали. Например, «Страдание закаляет дух» или «Все экономические кризисы — результат плохой денежной политики». Эти утверждения необязательно бессмысленны, но их гораздо проще высказать, чем представить себе мир, в котором они истинны или ложны. Точно так же, как и вопрос об ощутимых последствиях, вопрос о способе конфигурации Вселенной является важным индикатором осмысленности или бессмысленности.

Но если бы вы сказали, что для осмысленности утверждения должна существовать конфигурация атомов, делающая его истинным или ложным…

Тогда такая теория, как квантовая механика, изначально была бы бессмысленной, поскольку нет никакого способа распределить атомы так, чтобы сделать её истинной.

И наше открытие, что Вселенная состоит не из атомов, а из квантовых полей, обратило бы все осмысленные утверждения во всём мире в бессмысленные — потому что оказалось бы, что нет никаких атомов, которые можно было бы перераспределить, чтобы выполнить их условия истинности.

Подумайте над вопросом: Какое правило могло бы ограничить наши убеждения только теми, которые могут иметь смысл, не отсекая при этом раньше времени ничего, что в принципе может быть истинным?