Единомыслие

Я отчетливо помню тот момент, когда начал свой путь рационалиста.

Нет, не читая «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!» или любую другую работу о рациональности; их я просто воспринял как очевидные. Путь рационалиста начинается, когда видишь огромный пробел в своих умениях и ощущаешь стимул их улучшить, чтобы создать новые навыки, выходящие за пределы тех полезных, но уже недостаточных вещей, которые можно почерпнуть из книг.

В последние моменты первого периода моей жизни (мне стукнуло пятнадцать) я самодовольно перебирал приятные воспоминания о том времени, когда был намного младше. Воспоминания о том периоде расплывчаты: мысленный образ есть, но сколько точно мне было лет, не скажу. Думаю, шесть или семь. Исходное событие произошло в летнем лагере.

Наш вожатый, парень-подросток, собрал нас, детей намного младше его, построил друг за другом и предложил следующую игру: мальчик, стоящий в конце колонны, должен был ползти у нас между ног, а мы бы шлепали его, когда он проползал под нами, потом наступала очередь следующего мальчика и т.д. (Возможно, я потерял бы при этом всего лишь детскую наивность, но я не мог перестать об этом думать…) Я отказался играть в игру, и меня поставили в угол.

Эта память — об отказе шлепать и быть отшлепанным — символизировала для меня то, что даже в раннем возрасте я не хотел получать удовольствие от причинения боли другим. Я не обменял бы шлепок другому на шлепок по мне; не оплатил бы болью возможность причинить боль другому. Я отказался играть в игру с отрицательной суммой.

Но потом, в пятнадцать, я внезапно понял, что данное воспоминание было неправдой. Я отказался не потому, что был принципиальным противником игр с отрицательной суммой. Я узнал о дилемме заключенного рано, но не в семь же лет. Я отказался просто потому, что не хотел, чтобы мне было больно. Постоять в углу было приемлемой платой за то, чтобы избежать боли.

Более важным было то, что я понял, что всегда знал это: настоящая память всегда была в каком-то из уголков моего сознания, мой ментальный взгляд задерживался на ней на долю секунды, а затем отворачивался.

На самом первом шаге по Пути я поймал то ощущение, сделав общий вывод из субъективного опыта, и сказал: «Так вот что чувствуешь, когда пытаешься запихнуть нежелательную правду на задворки сознания! Теперь я буду обращать на это внимание всякий раз и вычищу все уголки памяти!».

Эту дисциплину я назвал единомыслием по аналогии с оруэлловским двоемыслием. В двоемыслии вы забываете, а потом забываете о факте забывания. В единомыслии вы замечаете, что что-то забыли, а потом вспоминаете. Вы придерживаетесь единственной непротиворечивой мысли за раз.

«Единомыслие» было первым рациональным навыком, который я создал, а не вычитал в книгах. Не думаю, что был первым в смысле академического приоритета, но этого, к счастью, и не требовалось.

И да, в пятнадцать лет я любил давать вещам имена.

Конца-краю ужасающим глубинам предвзятости подтверждения не видно. Они не бесконечны, ибо сложность нашего мозга конечна, но достаточно велики, чтобы погружение в них показалось вечностью. Вы продолжаете обнаруживать всё новые механизмы (или читать о них), при помощи которых мозг прячет неудобные вещи в укромные уголки.

Но я, будучи юным, вымел несколько таких уголков своей первой метлой.