Рациональность и английский язык

Моё прошлое эссе напомнило одному из читателей «Политику и английский язык» Джорджа Оруэлла. Я был польщён — особенно потому, что тема этого эссе уже пришла мне в голову.

Если вам вправду интересен взгляд творца на рациональность, читайте Оруэлла. Рационалистам следует его читать не меньше, чем писателям. Оруэлл не ученый, но сочинитель; его орудие не числа, но слова; его противник не Природа, но зло в людях. Чтобы отправить человека за решётку, не говорите «Я собираюсь заключить мистера Дженнингса в тюрьму на семь лет без суда». Подпустите тумана, не дайте слушателям вообразить происходящее. Скажите: «Ненадёжный элемент подвергнут альтернативному судебному процессу».

Голос Оруэлла — вопль против тоталитаризма и неясного мышления, за которым зло любит себя прятать. Его труды о языке — такая же классика для рационалиста, как и книги Фейнмана, Сагана или Докинза.

«Писателям дан совет избегать пассивного залога». Знание науки не укажет на проблему в этой фразе, но если вы хотя бы немного писали, то сразу поймёте, что не так. Я составил предложение в пассивном залоге и не уточнил, кто именно даёт писателям такой совет. Пассивный залог убирает тех, кто действует; остаются лишь те, на кого подействовали. «Ненадёжный элемент подвергнут альтернативному судебному процессу», — кем подвергнут? В чём заключается «альтернативный судебный процесс»? Убрав действие из предложения, можно спрятать, что происходит на самом деле.

Статьи в научных журналах часто пишутся в пассивном залоге. (Простите, некоторые учёные пишут их в пассивном залоге. Не то чтобы статьи самозарождались и некого было обвинить.) Куда весомее сказать «Испытуемым был назначен Progenitorivox», чем «Я раздал студентам по упаковке препарата и сказал пить по таблетке каждый вечер». Если убрать учёного из описания, полезные данные останутся. Но на самом деле учёный там был, испытуемые — живые студенты, препарат не «был назначен», а студенты глотали таблетки по инструкции. Пассивный залог сужает правду.

Судя по комментариям к моим эссе, многие поспорят с тем, что пассивный залог в научной статье чем-то плох. Ведь если подумать, то понятно, что учёный там был. Это не кажется логической ошибкой. Вот поэтому рационалистам нужно читать Оруэлла, а не только Фейнмана или даже Джейнса.

Научная литература даёт знания, художественная — опыт. Медицина предскажет, что будет с человеком без скафандра в вакууме. А художественная литература заставит вас это пережить.

Некоторые рационалисты попытаются разобрать неясную фразу и увидеть, нет ли там ещё одного смысла, попробуют воссоздать логичную трактовку. Они прочтут фразу доброжелательно, предполагая о мыслях автора лучшее. Но писатели стараются не полагаться на такое отношение. То, как вас поймут, и есть то, что вы сказали, и неважно, о чём вы думали. Нельзя спорить с читателем, сколь умны бы ни были ваши обоснования.

Писатель знает: читатель не остановится подумать. Художественный опыт — непрерывный поток впечатлений. Писатель-рационалист следит, какой опыт создают слова. Если вы, вникая в смысл фразы, неторопливо обдумываете слова, препарируете формулировки, перебираете возможные значения и выискиваете зёрна истины, — то вы покидаете пределы первого впечатления — того, что видят и чувствуют другие читатели.

Прозаик заметит, что фраза «Испытуемым был назначен препарат» вопиюще неправильна. Что переживёт читатель? Только отстранённое ощущение властности, только чувство, что тебе сказали что-то веское. Прозаик увидит, что слова слишком расплывчаты и скрывают настоящую историю: строгого профессора, который с упаковкой таблеток в руках объясняет взволнованной студентке, что делать.

Я не говорю, что научные статьи нужно писать как романы. Но рационалисты должны лучше осознавать, как слова рождают опыт. Рационалистам нужно понимать разум и как с ним взаимодействовать — начиная с того, как их собственное сознание воплощается в языке. Рационалист должен ясно видеть настоящее, практическое действие фраз, а не только значение, которое складывается из буквального смысла слов.

Более прямо: то, что вы имели в виду, не оправдывает того, как вас поняли!

Неважно, какую рациональную трактовку вы соорудите для фразы, призванной сорвать овации, вроде «ИИ должен быть разработан только в рамках демократических процессов». Трактовка не искупит её иррационального влияния — демонстративного запроса на одобрение, не говоря о том, насколько эта фраза размыта.

Оруэлл предостерегал, как действуют речевые штампы, как меняют они опыт мышления1:

Когда видишь на трибуне усталого болтуна, механически повторяющего привычные фразы: звериный оскал, железная пята, кровавая тирания, свободные народы мира, встать плечом к плечу, — возникает странное ощущение, что смотришь не на живого человека, а на манекен… Оратор, пользующийся такой фразеологией, уже сильно продвинулся по пути от человека к машине. Из гортани его выходят надлежащие звуки, но мозг в этом не участвует, как должен был бы, если бы человек сам выбирал слова.

…

Но самое главное — пусть смысл выбирает слова, а не наоборот. Самое худшее, что можно сделать со словами в прозе, — это сдаться на их милость. Когда вы думаете о конкретном предмете, вы думаете без слов, а затем, если хотите описать то, что представили себе, вы начинаете поиски и находите нужные точные слова. Когда вы думаете о чем-то отвлеченном, вы склонны первым делом хвататься за слово, и, если не удерживаться от этого, сложившийся диалект ринется к вам на помощь, сделает за вас вашу работу — правда, затемнив или даже изменив исходный смысл. Может быть, лучше всего не прибегать к словам, покуда вы не проясните для себя смысл через образы и ощущения.

Пирс мог бы написать последний абзац. Многие искусства ведут к одному Пути.

• 1. Цит.: «Политика и английский язык», перевод В. П. Голышева. — Прим. ред.