Простая математика эволюции

Цель первой цепочки тома «Машина в призраке» — описать противоречия между историей нашего происхождения, нашим современным биологическим устройством и нашими стремлениями. Это потребует углубиться в описание эволюции сильнее, чем привычно для не биологов, которые часто обращают внимание лишь на поверхностные особенности естественного отбора.

Автор: 
Элиезер Юдковский

Чуждый Бог

Элиезер Юдковский

«Удивительное свойство теории эволюции: любому она кажется понятной»
Жак Моно

Глядя на природу, человек всюду видит предназначение. Заячьи лапы сконструированы для бега. Лисьи челюсти идеально подходят для разрывания добычи. Увы, наше зрение нас здесь подводит: мы видим не то, что есть на самом деле.

В додарвиновские времена причины этой повсеместно наблюдаемой предназначенности были одной из величайших научных загадок. Богопоклонники твердили: «это сделал Бог» — ведь ты получаешь 50 бонусных баллов каждый раз, когда используешь слово «Бог» в предложении. Хотя, пожалуй, я здесь несправедлив. В те времена гипотеза божественного происхождения выглядела гораздо разумнее, чем её альтернативы. «Обнаружив в пустыне часы, — говорил Уильям Пейли — можно сделать вывод о существовании часового мастера».

Но стоит лишь внимательно рассмотреть всю кажущуюся предназначенность в Природе, вместо того, чтобы выбирать только удобные примеры — начинаешь замечать вещи, несовместимые с иудеохристианской концепцией всеблагого Творца. Лисы выглядят так, будто они спроектированы для охоты на зайцев. Зайцы выглядят так, будто спроектированы, чтобы убегать от лис. Творец что, не смог определиться?

Проектируя тостер, я не включаю в него один блок для нагревания теплового элемента, а другой — для его охлаждения. Это было бы глупо и расточительно. Кому могло прийти в голову запроектировать экосистему со всеми её хищниками и жертвами, вирусами и бактериями? Даже кактусы, будто специально придуманные, чтобы снабжать водой и пищей пустынных животных, покрыты неприятными колючками.

Картина становится гораздо более осмысленной, если предположить, что природу создавал не единственный Творец, а целый сонм мелких богов — как в индуизме или синтоизме. Такое предположение удобно объясняет и повсеместную предназначенность, и повсеместные конфликты. Множество богов действовало независимо, часто с противоположными целями. И лиса, и заяц были спроектированы — но различными, конкурирующими божествами. Интересно, кто‑нибудь уже предлагал это наблюдение как доказательство в пользу индуизма против христианства?

Иудеохристианская традиция постулирует, что Бог благосклонен. Ну, в общих чертах. В то же время, значительная часть наблюдаемой в природе предназначенности демонстрирует невероятную жестокость. Дарвин заподозрил, что Творец не соответствует общепринятой концепции, изучая наездников-ихневмонид. Их ядовитое жало лишь парализует, а не убивает жертву, что предохраняет её от порчи, позволяя личинкам ихневмонид в течение длительного времени пожирать её заживо. «Я не могу убедить себя в том, — писал Дарвин — что всеблагой и всемогущий Бог сотворил ихневмонид, намеренно предусмотрев пожирание ими живых тел гусениц, или сотворил кошку, заложив в неё желание играть с мышью»1. Интересно, озвучивал ли какой‑нибудь более ранний мыслитель эти факты как доказательство в пользу манихейства2 против монотеизма?

Сегодня мы все знаем разгадку: надо просто сказать «эволюция».

К сожалению, некоторых это «научное» объяснение вполне устраивает. Как будто «эволюция» — это такой волшебный источник предназначенности в Природе. Я уже приводил в качестве примера Шторм из Людей Икс, которая в результате одной мутации получила способность метать молнии. Как? Ну, есть такая штука — «эволюция», которая закачивает в Природу предназначенность. Изменения происходят посредством «мутаций»; если получить действительно большую мутацию, результатом станут реально большие полезные изменения. Например, Шторм получит способность метать молнии. Популярный источник суперспособностей — радиоактивность: радиация приводит к мутациям, так что чем мощнее радиация, тем мощнее будут мутации. Такая вот логика.

Но эволюция не позволяет любой предназначенности проникать в Природу. Именно это делает эволюцию столь успешной в качестве эмпирической гипотезы. Если бы эволюционная биология объясняла не только деревья, но и тостеры, она была бы бесполезна. Эволюционная теория — это не просто ткнуть пальцем в Природу и сказать «теперь предназначенность разрешена», или «так сделала эволюция». Сила любой теории не в том, что она объясняет, а в том, что она объявляет невозможным. Если ты придумал гипотезу, одинаково убедительно объясняющую любое событие, твои знания равны нулю.

«Многие люди, далёкие от биологии, — заметил(e) Джордж Уильямс — думают, что именно для их блага гремучие змеи отращивают на хвостах “погремушки”»3. Бзз‑з‑з! Неправильный ответ! Такая предназначенность не разрешена. Эволюция не позволяет произвольным всплескам предназначенности пробираться тут и там, перекраивая один вид для блага другого вида.

Движущая сила эволюции — систематическая корреляция между способами, которыми разные гены влияют на конструкцию организмов и количеством копий этих генов, которые добираются до следующего поколения. Чтобы «погремушки» росли на хвостах гремучих змей, «погремушечные» гены должны с каждым поколением встречаться всё чаще и чаще (на самом деле, не просто «погремушечные» гены, а гены, кодирующие всё более сложные звуки, издаваемые «погремушками»; но погружаться в подробное описание всех тонкостей эволюционной биологии мы не будем, иначе эта статья никогда не закончится).

Нет никакой Эволюционной Феи, которая изучает текущее состояние природы и решает: «хм, хорошая идея!», увеличивая частоту «погремушечных» генов в популяции.

Подозреваю, что именно на этом месте спотыкается значительное число людей, изучающих эволюционную биологию. Они понимают, что «полезные» гены становятся более распространёнными, но слово «полезные» позволяет любой предназначенности прокрасться в рассуждение. Они вроде бы не верят в Эволюционную Фею, в то же время спрашивая, какие гены могли бы быть «полезны», имея в виду, в том числе, «пользу» не только для гремучих змей, но и для других видов.

Ключевой факт, который необходимо осознать — нет никакой Эволюционной Феи. Нет никакой внешней силы, решающей, какие гены должны «получить повышение». Всё происходящее происходит исключительно в результате работы самих генов.

Гены, кодирующие (всё более сложные) звуки «погремушки», должны становиться всё более распространёнными в генофонде гремучих змей исключительно благодаря самим звукам. В этом случае, вероятно, всё дело в том, что змеи с лучшими «погремушками» лучше выживают (а не в том, что они успешнее размножаются или способствуют более успешному размножению своих родственников).

Возможно, хищники опасаются звуков «погремушек» и стараются не наступать на гремучих змей. Возможно, «погремушка» на хвосте отвлекает внимание от змеиной головы. (Джордж Уильямс утверждал(e), что «результат схватки между собакой и змеёй почти полностью определяется тем, за какую часть собака схватит змею изначально — за голову или за хвост»).

Но это всего лишь змеиные «погремушки». Существуют гораздо более сложные способы, которыми гены могут приводить к увеличению частоты своего появления в следующем поколении. Ваши братья и сёстры разделяют с вами половину ваших генов. Ген, жертвующий одной единицей ресурса, чтобы предоставить три единицы ресурса брату, может передать будущему поколению несколько своих копий, пожертвовав одним из сконструированных им организмов (несущим лишь одну копию).

Если вы действительно хотите разобраться в деталях и тонкостях, купите книжку по эволюционной биологии; не существует царского пути. Но ключевая идея такова: эффект от наличия определённого гена должен напрямую увеличивать частоту появления этого гена в следующем поколении. Нет Эволюционной Феи, которая бы воздействовала извне. Нет ничего, что бы решало, какие гены «полезны» и, следовательно, должны появляться чаще. Должна быть прямая причинно-следственная связь, начало которой — в самих генах.

Это объясняет странные конфликты предназначенности в Природе и распространённую в ней жестокость. Объясняет даже лучше, чем орда синтоистских божеств.

Почему столь многое в Природе находится в постоянной войне с другими её частями? Потому что нет никакой единой Эволюции, которая управляла бы процессом. Есть лишь множество малых «эволюций», представленных отдельными размножающимися популяциями. Заячьи гены становятся более или менее распространёнными в популяциях зайцев. Лисьи гены становятся более или менее распространёнными в популяциях лис. Лисьи гены, которые конструируют лис, хорошо ловящих зайцев, создают больше собственных копий в следующем поколении. Заячьи гены, конструирующие зайцев, хорошо убегающих от лис, естественным образом встречаются чаще в следующем поколении зайцев. Отсюда словосочетание «естественный отбор».

Почему Природа так жестока? Мы, будучи людьми, смотрим на наездников-ихневмонид и решаем, что пожирать жертву заживо — жестоко. Если уж никак нельзя избежать пожирания жертвы заживо, мы постараемся хотя бы не причинять ей страданий. Ихневмонидам не стоило бы больших усилий добавить в состав парализующего яда обезболивающее. А что насчёт старых слонов, медленно умирающих от истощения после выпадения последнего комплекта зубов? Эти слоны всё равно уже не могут размножаться. Чего стоило эволюции — точнее, эволюции слонов — сделать так, чтобы старые слоны умирали сразу, не мучаясь так долго? Чего стоило эволюции сделать их смерть безболезненной, или усыплять их, чтобы безмятежное угасание сопровождалось приятными снами? Ничего. Всё вышеперечисленное никак не повлияло бы на шансы этого слона продолжить свой род.

Если бы речь шла о том, чтобы убедить другого человека, мы были бы в отличной позиции для переговоров и легко настояли бы на своём. Ведь от нашего оппонента потребовались бы лишь незначительные уступки: обезболить жертву, позволить слону умереть без мучений. Почему бы не пойти навстречу столь скромной просьбе? Ну пожалуйста, э‑э…

Нет никого, к кому мы могли бы обратиться со своими аргументами.

Люди подделывают свои оправдания, определяя желаемое одним способом, а потом оправдывая принятое решение чем‑нибудь другим. Нет никакой Феи Эволюции Слонов, которая пыталась бы (а) определить, что для слонов лучше всего и (б) определить, как оправдать это перед Эволюционным Надзирателем, который (в) не хочет, чтобы эволюционная приспособленность снижалась, но (г) не будет мешать в реализации идеи безболезненной смерти до тех пор, пока она не мешает никаким другим полезным генам.

В системе нигде нет места для защитника слонов.

Люди, нередко глубоко переживающие за благополучие животных, могут быть очень убедительны в своей аргументации в пользу того, как различные проявления милосердия не повредили бы репродуктивной приспособленности. Увы, эволюция слонов не использует ничего, что напоминало бы этот алгоритм; она не выбирает классные гены, про которые можно придумать реалистично звучащие аргументы в пользу их ценности для репродуктивной приспособленности. Алгоритм эволюции донельзя прост: гены, которые реплицируются чаще, становятся более распространёнными в следующим поколении. Как вода, текущая под гору — и с тем же уровнем великодушия.

Окидывая взором Природу, мы думаем обо всех усовершенствованиях, которые мы внесли бы в конструкцию организмов. После чего рационализируем, выдумывая причины, по которым желаемые нами улучшения увеличили бы репродуктивную приспособленность — таков наш политический инстинкт, желание «продать» вариант, предпочтительный для нас, под видом того, что хочет видеть наше начальство.

По этой схеме эволюционные биологи-любители делают тысячи удивительных и фантастически ошибочных предсказаний. Потому что биологи-любители делают свои заключения, более того — находят свои гипотезы в общем пространстве всех возможных идей — используя не тот алгоритм, который использует эволюция, делая свои «заключения».

Разумный инженер спроектировал бы человеческие вкусовые рецепторы так, чтобы они измеряли, сколько в еде содержится различных питательных веществ и сколько их нам необходимо. При нехватке жиров миндаль и чизбургеры казались бы невероятно вкусными, а при первых признаках приближающегося ожирения, или в случае нехватки витаминов, самым вкусным казался бы салат-латук. Но не существует Феи Человеческой Эволюции, которая бы заранее разумно спланировала и запроектировала универсальную систему для любых обстоятельств. Нехватка калорийной пищи была надёжным инвариантом окружающей среды древних людей. Поэтому гены организмов, любивших калории, стали встречаться чаще. Как вода, текущая под гору.

Мы — воплощённая история того, какие организмы фактически выжили и размножились, а не того, какие организмы должны были бы «по уму» выжить и размножиться.

Сетчатка человеческого глаза устроена очень криво: светочувствительные клетки находятся сзади, а нервы к ним прикреплены спереди, где собираются в пучок и сквозь сетчатку уходят вглубь черепа. Отсюда слепое пятно. Для инженера это выглядит просто тупо. У некоторых других организмов сетчатка развивалась независимо от нас и получилась гораздо лучше. Почему бы не переделать человеческую сетчатку?

Проблема в том, что никакая отдельная мутация не сможет переделать всю сетчатку сразу. Это инженер может переделать разом несколько частей или заранее предусмотреть пространство для будущих изменений. Но если отдельная мутация поломает какие‑то важные части организма, не имеет значения, сколь удивительные вещи Фея могла бы впоследствии выстроить на этой основе: организм погибнет, и частота появления соответствующего гена в популяции снизится.

Если развернуть клетки сетчатки глаза, не изменив соответственно нервные окончания и зрительный нерв, система в целом не будет работать. Не имеет никакого значения тот факт, что для Феи, или разумного инженера, это лишь первый шаг к более совершенной, модернизированной системе. Такой организм будет слеп. Эволюция неспособна предвидеть последствия, ведь это лишь зафиксированная история того, какие организмы фактически размножились. Эволюция столь же слепа, как человек с наполовину переделанной сетчаткой.

Обнаружив в пустыне часы, можно сделать вывод о часовом мастере. Когда-то некоторые люди это отрицали. Они утверждали, что жизнь «просто появилась», без необходимости в оптимизирующем процессе. Как мыши, спонтанно зарождающиеся в грязных тряпках4.

Если спросить, кто был ближе к истине — теологи, защищавшие концепцию Бога‑Творца, или интеллектуально неудовлетворённые атеисты, защищавшие идею спонтанного зарождения мышей, мы должны признать победу за теологами: эволюция — не Бог, но она ближе к Богу, чем к хаосу чистой энтропии.

Мутации случайны, но отбор — не случаен. Это не значит, что разумная Фея вмешивается и отбирает, но существует ненулевая корреляция между геном и частотой воспроизводства организма. За несколько миллионов лет отклонения аккумулируются, превращаясь в непреодолимую силу. Это не божество, но гораздо больше похоже на божество, чем на «снег» случайных помех на телеэкране.

«Творцы онтологически отличны от сотворённых существ, — сказал Дэмиен Бродерик(e) — или они не стоят бумаги, на которой описаны». Действительно, могущественный Скульптор Жизни сам не является существом. Он бестелесен, подобно иудеохристианскому богу. Он пронизывает всю Природу, воплощаясь в падении каждого листа. Он безбрежен, как поверхность целой планеты. Он существует миллиарды лет. Он не был сотворён, но неизбежно произрастает из самой структуры физических законов. Разве нельзя назвать Богом того, кто подходит под такое описание?

В то же время, Создатель не имеет и разума. Жизнь — его творение — по человеческим меркам спроектирована просто паршиво. В ней нет внутреннего единства, одни части конфликтуют с другими. А главное — она совсем не добра и не приветлива.

В каком‑то смысле, Дарвин открыл Бога — Бога, который не совпал с представлениями теологов, а потому прошёл незамеченным. Если бы Дарвин открыл, что жизнь создана разумным существом — бестелесным сознанием, которое любит нас и шарахнет молнией любого, кто в этом усомнится — люди бы воскликнули: «О боже мой! Это же Бог!»

Вместо этого Дарвин открыл странного, чуждого Бога — не успокаивающе «непознаваемого», но действительно непохожего на нас. Эволюция — не Бог, но если бы она была им, это был бы не Иегова. Это был бы Азатот Говарда Лавкрафта — слепой безумный Бог, хаотически бурлящий в самом центре бесконечности под монотонные всхлипы чудовищных флейт.

Что вы и могли бы ожидать, если бы внимательно посмотрели на Природу.

Вот цена заявлениям некоторых религиозных людей, утверждающих, что они действительно верят в непознаваемое божество без конкретных, заранее известных им признаков с соответствующе высокой вероятностью. Кто‑то действительно верящий в столь неопределённое божество, немедленно опознал бы своего странного нечеловеческого создателя, когда Дарвин сказал своё «Ага!».

Вот цена заявлениям некоторых религиозных людей, утверждающих, что они с искренней непредвзятостью ожидают, когда наука обнаружит Бога. Наука уже обнаружила вполне богоподобного создателя людей, но не такого, о котором религиозные люди хотели бы узнать. Они ожидали обнаружения их Бога — божества очень конкретного типа, которого им хотелось бы узреть. Их ожидание будет бесплодным, ибо великое открытие уже сделано и победителем оказался Азатот.

Что ж, тем лучше для нас, людей. Мне нравится Создатель, которого я могу перехитрить. Лучше, чем быть домашним животным. Я рад, что наш Бог — Азатот, а не Один.

Примечание редактора: Перевод этого эссе взят с сайта Данилы Сентябова с его разрешения.

  • 1. Francis Darwin, ed., The Life and Letters of Charles Darwin, vol. 2 (John Murray, 1887).
  • 2. Манихейство — древняя религия, согласно которой материальный мир не сотворён единственным Создателем, а рождён в результате конфликта двух равноправных сил — всеблагого Света и бездуховного Мрака. Подробнее можно прочитать в Википедии. — Прим.перев.
  • 3. Речь идёт о популярной идее, будто «погремушки» появились у змей «из гуманистических целей», чтобы оповещать окружающих об опасности. Источник цитаты — George C. Williams, Adaptation and Natural Selection: A Critique of Some Current Evolutionary Thought, Princeton Science Library (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1966).— Прим.перев.
  • 4. В Средние века было распространено представление о самозарождении мышей и других вредителей из «нечистот».— Прим.перев.
Перевод: 
dsent
Номер в книге "Рациональность: от ИИ до зомби": 
131
Оцените качество перевода: 
Средняя оценка: 4.6 (23 votes)

Чудо эволюции

Элиезер Юдковский

Чудо эволюции в том, что она вообще работает.

Я говорю буквально. Если уж вы хотите восторгаться эволюцией, именно это достойно восхищения.

Каким образом во вселенной впервые возникла оптимизация? Если некий разумный агент сотворил природу, кто сотворил разумного агента? Где первый создатель, у которого нет создателя? Загадка не в том, как уже первый этап этой последовательности может быть супер-разумным и супер-эффективным. Загадка в том, как он вообще мог появиться.

Эволюция разрешает бесконечную регрессию не потому, что она сверхумная и сверхэффективная, а потому, что она тупая, неэффективная, но всё равно работает. В этом и заключается чудо.

По профессиональным причинам мне часто приходится обсуждать медлительность, случайность и слепоту эволюции. После чего кто-нибудь говорит: «Вы только что сказали, что эволюция не способна планировать одновременные изменения и что эволюция крайне неэффективна, так как мутации случайны. Но разве не это же утверждают креационисты? Что вы не можете собрать часы, случайно перемешивая детали в коробке?»

Но нельзя возражать креационистам словами, что вы на самом деле можете собрать часы, тряся коробку с деталями. Просто эволюция работает не так. Если вы считаете, что эволюция действительно представляет из себя воздушные вихри, собирающие Боинги 747, то креационисты успешно исказили ваше представление о биологии — продали вам чучело.

В действительности сложные механизмы эволюционируют либо последовательно улучшаясь, либо приспосабливая уже существующие сложные механизмы под новую цель. Белки прыгают с дерева на дерево, используя лишь свои мышцы, но длина их прыжка в определенной степени зависит от аэродинамики их тел. И сейчас существуют белки-летяги, настолько аэродинамичные, что они могут парить на небольшие расстояния. Если бы птицы оказались уничтожены, потомки белок-летяг могли бы занять эту экологическую нишу в течении десяти миллионов лет, их летательные мембраны превратились бы в крылья. А креационисты говорили бы: «Что толку от половины крыла? Вы бы просто упали и разбились. Как бы птицебелки могли эволюционировать последовательно?»

Вот так одна сложная адаптация может породить новую сложную адаптацию. Сложность также может нарастать постепенно, начиная с одной случайной мутации.

Сначала появляется какой-нибудь ген А — простой, но хотя бы чуть-чуть полезный сам по себе, благодаря чему он распространяется в генофонде. Потом появляется ген B, от которого есть польза только в присутствии A, но так как A уже широко распространён в генофонде, в пользу B действует серьёзное давление отбора. Далее возникает модифицированная версия А*, которая зависит от B, но не разрушает зависимость B от А/А*. Потом появляется С, связанный с А*, и B*, который зависит от А* и С. И вскоре мы имеем «нечленимо сложный» механизм, который ломается, стоит вытащить одну деталь.

И тем не менее, вы всё ещё можете отследить путь обратно к единственному элементу: вы можете, не ломая механизм, сделать один элемент менее зависимым от другого, и, повторив это несколько раз, вы сможете вытащить деталь, не сломав механизм, и так пока не превратите механические часы в грубые солнечные.

Например: ДНК хранит информацию очень точно. В устойчивом формате, который позволяет осуществлять точную дупликацию. Рибосома переводит эту сохраненную информацию в последовательность аминокислот, в белок, который может принимать множество химически активных форм. Объединенная система, ДНК и рибосома, может создать любой белковый механизм. Но в чём польза от ДНК без рибосомы, которая переводит информацию в белки? В чём польза от рибосомы без ДНК, которая бы объяснила, какой белок производить?

От организмов не всегда остаются окаменелости, поэтому эволюционная биология не всегда может выяснить, как именно происходило последовательное улучшение. Но в данном случае мы действительно знаем, как это произошло. РНК способна переносить информацию и самореплицироваться, как и ДНК, хотя РНК и не так устойчива, а её копии не столь точны. И РНК, как и белки, способна принимать химически активные формы, хотя и не столь универсальные, как аминокислотные цепочки белков. Почти наверняка РНК — это одиночная А, которая предшествовала взаимозависимым А* и B.

Отметить, что РНК выполняет объединенную работу ДНК и белков плохо, столь же важно, как и отметить то, что она вообще её выполняет. Восхитительно, что одна единственная молекула может одновременно хранить информацию и управлять химическими процессами. Делать эту работу ещё и хорошо было бы совершенно лишним чудом.

Что же было первым репликатором на свете? Это вполне могла бы быть нить РНК, ведь, «по какому-то странному стечению обстоятельств», химические элементы, составляющие РНК — это те химикаты, что могли естественным образом появиться на добиологической Земле 4 миллиарда лет назад. Пожалуйста, обратите внимание: эволюция не объясняет возникновение жизни. Эволюционная биология не предназначена для объяснения первого репликатора, потому что первый репликатор не произошёл от другого репликатора. Эволюция описывает статистические тенденции репликации. Первый репликатор не был статистической тенденцией, он был просто случаем. Идея, что эволюция должна объяснять возникновение жизни — это настоящее соломенное чучело, ещё одно креационистское непонимание эволюции.

Если бы вы наблюдали за первичным бульоном в день возникновения первой самовоспроизводящейся молекулы, день, который изменил Землю, вас бы не впечатлило то, насколько хорошо этот первый репликатор воспроизвел себя. Первый репликатор наверняка копировал себя, как пьяная мартышка под ЛСД. Вы не увидели бы никаких признаков той тщательной тонкой настройки, которая воплощена в современных репликаторах, потому что первый репликатор был случайностью. Эта одинокая ниточка РНК, или химический гиперцикл, или узор в грязи, не обязана была воспроизводиться изящно. Достаточно было сделать это хоть как-то. И даже тогда — это всё ещё было невероятно, если воспринимать это как единичный случай. Но это должно было случиться только один раз, а приливных луж было очень много. И вот несколько миллиардов лет спустя репликаторы ходят по Луне.

Первая случайно самореплицирующаяся молекула была самой важной молекулой в истории. Но если бы вы восхваляли ее слишком сильно, приписывая ей всяческие способствующие воспроизводству возможности, вы бы упустили всю суть.

Не думайте, что в политических дебатах между эволюционистами и креационистами тот, кто восхваляет эволюцию больше всех, должен быть на стороне науки. Наука имеет очень конкретное представление о возможностях эволюции. И если вы превозносите эволюцию хоть на миллиметр выше, вы не «сражаетесь на стороне эволюции» против креационизма. Вы научно некорректны, вот и все. Вы попадаете в креационистскую ловушку, настаивая, что да, торнадо может собрать Боинг 747! Разве это не здорово! Как чудесно разумна эволюция, насколько она заслуживает восхищения! Посмотрите на меня, я расписываюсь в своей верности науке! Чем больше я скажу хороших вещей о эволюции, тем больше я на стороне эволюции, против креационистов!

Но превознесение эволюции уничтожает истинное чудо: оно не в том, как хорошо эволюция создаёт вещи, а в том, что происходящий естественным образом процесс вообще способен что-то создавать.

Так что давайте избавимся от идеи, что эволюция прекрасно создаёт новые виды или чудесно управляет их судьбой, а мы, люди, должны подражать ей. Для человеческого интеллекта подражать эволюции как творцу было бы всё равно, что для современной сложноорганизованной бактерии брать пример с первого репликатора как с биохимика. Как выразился Томас Гексли, «бульдог Дарвина»:

Давайте поймем раз и навсегда, что этический прогресс общества строится не на подражании космическому процессу и тем более не на бегстве от него, а на противостоянии ему.

Гексли сказал это не потому, что он не верил в эволюцию, а потому что он понимал её слишком хорошо.

Перевод: 
Горилла В Пиджаке, deep_blue_hex, El Aurens
Номер в книге "Рациональность: от ИИ до зомби": 
132
Оцените качество перевода: 
Средняя оценка: 4.7 (10 votes)

Эволюции неразумны (но всё равно работают)

Элиезер Юдковский

В предыдущем эссе я писал:

Наука имеет очень конкретное представление о возможностях эволюции. И если вы превозносите эволюцию хоть на миллиметр выше, вы не «сражаетесь на стороне эволюции» против креационизма. Вы научно некорректны, вот и все.

В этом эссе я опишу некоторые широко известные неэффективности и ограничения эволюций. Я говорю «эволюции» во множественном числе, потому что цель эволюции лис прямо противоположна цели эволюции кроликов, и ни одна из них не может расспросить эволюцию змей, чтобы научиться выращивать ядовитые клыки.

Итак, я говорю здесь об ограничениях эволюции, но это не значит, что я пытаюсь пропагандировать креационизм. Это стандарный курс эволюционной биологии для продолжающих (если добавить выведение уравнений, будет продвинутый). Эволюции, ограниченные таким образом, всё ещё могут объяснить наблюдаемые биологические изменения; фактически эти ограничения как раз и придают им смысл. Помните, что прелесть эволюций не в том, насколько хорошо они работают, а в том, что они работают вообще.

Человеческий интеллект настолько сложен, что нет достаточно рабочего способа рассчитать, насколько он эффективен. Естественный отбор, хотя и не прост, - проще, чем человеческий мозг; как следствие, он медленнее и менее эффективен, как и подобает первому процессу оптимизации, который когда-либо существовал. На самом деле эволюции просты настолько, что мы можем точно рассчитать, насколько они глупы.

Эволюционные изменения медленны. Насколько? Предположим, есть полезная мутация, которая обеспечивает преимущество в приспособленности на 3%. В среднем, носители этого гена имеют в 1,03 раза больше детей, чем не-носители. При условии, что мутация распространяется свободно, сколько займёт её внедрение во всей популяции? Это зависит от численности населения. Ген, передающий 3% -ное преимущество приспособленности, распространяющееся среди 100 000 человек, потребует в среднем 768 поколения для достижения повсеместности в генофонде. Для населения в 500 000 потребуется 875 поколений. Общая формула такова:

требуемое количество поколений для фиксации гена в генофонде = 2*ln(N)/s

где N — размер популяции, а (1 + s) — приспособленность. (Если у каждого носителя этого гена в 1,03 раза больше детей, чем у не-носителя, s равняется 0,03). Таким образом, если размер популяции составляет 1 000 000 особей — примерная численность населения во времена охоты и собирательства — то потребуется 2763 поколения, чтобы ген, дающий преимущество на один процент, распространился в генофонде.1

В этом нет ничего удивительного. Генам приходится самим выполнять всю работу, потому что нет никакой Феи Эволюции, которая бы наблюдала за генофондом и решала: «Хм, этот ген, кажется, быстро распространяется, надо раздать его всем!»
В условиях человеческой рыночной экономики любой, кто, оставаясь в рамках закона, получает 20% прибыли от инвестиций — особенно если за этим стоит очевидный, прозрачный механизм — стремительно получает ещё больше капитала от инвесторов, а другие начинают копировать его предприятие. Генам же приходится распространяться без помощи фондовых рынков, банков и подражателей. Как если бы Генри Форду пришлось сделать одну машину, продать её, купить деталей на ещё 1,01 машину (в среднем), продать эти машины, и так до тех пор, пока не дойдёт до миллиона.

Это если предполагать, что ген вообще распространится. Следующее уравнение проще и вовсе не связано с размером популяции:

вероятность закрепления гена = 2s

У мутации, которая несёт 3%-ное преимущество (что чертовски много для мутаций), 6% вероятность распространения в популяции, по крайней мере на этот раз.2 Мутации могут повторяться, но при популяции из миллиона особей и точности копирования 10^-8 ошибок на поколение вам придётся подождать сотню поколений, чтобы получить ещё один шанс, а потом у неё всё равно будет 6% шанс закрепиться.

И всё-таки в конечном итоге эволюции неплохо удаётся добираться до финальной точки. (Это лейтмотив.)

На развитие сложных адаптаций требуется очень много времени. Сначала появляется аллель А, который выгоден сам по себе, и уходит тысяча поколений, прежде чем он закрепится в генофонде. Только после этого аллель B, зависимый от А, может начать развиваться. Меховая шуба не станет серьёзным преимуществом, если у окружающей среды нет статистически достоверной склонности устраивать вам морозильник. А гены составляют часть окружающей среды для других генов, и если B зависит от A, то B не получит серьёзного преимущества, пока A не будет достоверно присутствовать в окружающей среде.

Предположим, что B дает преимущество 5% при наличии A, а без него не даёт никакого. Тогда до тех пор, пока A всё ещё имеет 1% -ную частоту в популяции, B даст преимущество только 1 из 100 раз, поэтому суммарное преимущество наличия B составляет 0,05%, а вероятность закрепления В составляет 0,1%. В случае развития сложной адаптации сначала гену А придётся развиваться на протяжении более чем тысячи поколений, потом гену B придётся развиваться ещё тысячу поколений, и тогда A∗ разовьётся ещё через тысячу поколений… и несколько миллионов лет спустя вы получите новую сложную адаптацию.

И при этом другие эволюции не перенимают её. Если эволюция змей разработает потрясающий новый яд, это не поможет эволюции лис или эволюции львов.

Сравните всё это с человеком-программистом, который может разработать новый сложный механизм с сотней взаимозависимых частей всего за один день. Как это вообще возможно? Я не знаю ответа, и предполагаю, что наука тоже не знает(en); человеческий мозг намного сложнее, чем эволюции. Я мог бы махнуть рукой и сказать что-то вроде «целенаправленная обратная цепочка с использованием комбинаторных модульных представлений», но это не помогло бы вам спроектировать своего собственного человека. Тем не менее: люди предусмотрительны и способны разрабатывать новые элементы системы c расчётом на то, что в будущем будут разработаны другие новые элементы; производить согласованные одновременные изменения в взаимозависимом механизме; учиться, наблюдая отдельные тестовые примеры; фокусироваться на проблемных точках и разбираться с ними, используя абстрактное мышление; придумывать, как ещё можно поиграть с настройками вместо того, чтобы ждать, что луч из космоса создаст удачное изменение. По меркам естественного отбора это просто волшебство.

Люди способны делать вещи, которые эволюции сделать не смогут (здесь можно поставить точку) за всё то время, сколько ещё проживёт Вселенная. Как однажды сказала выдающийся биолог Синтия Кеньон за обедом, на котором я имел честь присутствовать: «Один аспирант за час может сделать то, что эволюция не смогла за миллиард лет». Согласно текущим знаниям биологов, эволюции изобрели полностью вращающееся колесо в общей сложности трижды.

И не забывайте о том, что программист может запостить фрагмент кода в интернете.

Да, некоторые изделия эволюции впечатляют даже в сравнении с лучшими технологиями Homo sapiens. Но наш кембрийский взрыв только начался, мы едва только начали накапливать знание, примерно… четыре сотни лет назад? В чём-то биология всё ещё превосходит лучшие человеческие технологии: мы не можем создать самовоспроизводящуюся систему размером с бабочку. В других случаях человеческая технология делает биологию только так. У нас есть колёса, у нас есть сталь, у нас есть ружья, у нас есть ножи, у нас есть заострённые палки; есть ракеты, транзисторы, атомные электростанции. С каждым десятилетием наша чаша весов склоняется всё ниже.

Повторю: для человеческого разума искать вдохновение в конструкторском мастерстве естественного отбора — то же самое, как если бы сложная современная бактерия подражала бы неуклюжей биохимии первого репликатора. Первый репликатор, появись он в сегодняшней конкурентной среде, был бы мгновенно съеден. Та же участь ждёт и человека-проектировщика, который станет вносить в свои стратегии случайные точечные мутации и ждать 768 итераций тестов, прежде чем внести 3%-ное улучшение.

Не превозносите эволюции ни на миллиметр больше, чем они того заслуживают.

Далее в программе: ещё больше захватывающих математических ограничений эволюции!

  • 1. Dan Graur and Wen-Hsiung Li, Fundamentals of Molecular Evolution, 2nd ed. (Sunderland, MA: Sinauer Associates, 2000).
  • 2. John B. S. Haldane, “A Mathematical Theory of Natural and Artificial Selection,” Mathematical Proceedings of the Cambridge Philosophical Society 23 (5 1927): 607–615, doi:10.1017/S0305004100011750.
Перевод: 
El Aurens, Moons_flower
Номер в книге "Рациональность: от ИИ до зомби": 
133
Оцените качество перевода: 
Средняя оценка: 4.8 (14 votes)

Корпорации и нанороботы не эволюционируют

Элиезер Юдковский

«Законы физики и математики выполняются всегда. Поэтому я считаю, что эволюция действует и сейчас. А из этого я делю вывод, что природа — кровожадное создание, как некоторые считают1, — просто выйдет на новый уровень…

[Пытаться избавиться от Дарвиновской эволюции] это всё равно, что пытаться избавиться от гравитации. Пока существуют ограниченные ресурсы и множество соревнующихся акторов, способных передавать характеристики, будет существовать давление отбора».

— Перри Мецгер, предсказывающий, что владычество естественного отбора продолжится в неопределённом будущем.

В эволюционной биологии, равно как и во многих других областях, важно мыслить количественно, а не качественно. Верно ли, что полезная мутация «распространяется иногда, но не всегда»? Скажем, паранормальные способности оказались бы полезной мутацией. Стоит ожидать их распространения, правильно? Тем не менее, это качественное суждение, а не количественное — если Х истинно, то Y истинно; если паранормальные способности полезны, то они могут распространиться. В «Эволюции неразумны» я привёл уравнение, которое определяет вероятность закрепления полезных мутаций: она примерно в два раза больше преимущества в приспособляемости (для преимущества в 3% получается вероятность в 6%). Скорее всего, только такое мышление — с помощью чисел — поможет нам понять, что вероятность распространения мутаций, которые полезны только изредка, крайне мала и что практически невозможно возникновение сложных адаптаций, если они не используются постоянно. Если бы паранормальные способности существовали, нам следовало бы ожидать, что они используются повсюду: не только потому, что они удивительно полезны, но и потому, что в противном случае они бы не развились и не распространились.

«Пока существуют ограниченные ресурсы и множество соревнующихся акторов, способных передавать характеристики, будет существовать давление отбора». Это качественное суждение. Насколько большим будет давление отбора?

Cуществует несколько кандидатов на звание самого важного уравнения в эволюционной биологии. Однако я бы назвал самым важным уравнение Прайса, которое в самой простой своей формулировке выглядит так:

$$ Δz=cov(v_i,z_i) $$

изменение в средней характеристике = ковариация (относительная приспособленность, характеристика)

Это очень-очень-очень мощная формула. Например, если в качестве характеристики Z мы возьмём вероятность наличия некоторого гена роста, то уравнение Прайса скажет нам, что изменение в вероятности обладания этим геном равняется ковариации этого гена с репродуктивной приспособленностью. А если в качестве характеристики Z рассмотреть «рост в целом», отдельно от каких-либо генов, то уравнение Прайса подскажет, что изменение в росте в следующем поколении будет равно ковариации между ростом и относительной репродуктивной приспособленностью.

(Во всяком случае, это верно пока рост наследуется напрямую. Если носители определённого генотипа становятся выше благодаря улучшенному питанию, в уравнение Прайса потребуется внести поправку. Если существуют сложные нелинейные связи между несколькими генами, потребуется добавить либо дополнительный член, либо усложнить уравнение настолько, что окажется не настолько понятным.)

Изучая разные формы и производные от уравнения Прайса, можно получить множество откровений. Например, уравнение гласит, что средняя характеристика меняется в соответствии с её ковариацией с относительной приспособленностью, а не с абсолютной приспособленностью. Это означает, что если ген Фродо спасёт весь вид от вымирания, характеристики Фродо не станут встречаться чаще, ведь от поступка Фродо выиграют в равной степени все генотипы, то есть характеристики Фродо не будет «ковариировать» с относительной приспособленностью.

Ходят слухи, что Прайс настолько тревожился из-за выводов, которые следовали из его уравнения по поводу альтруизма, что совершил самоубийство. Впрочем, возможно, это было связано с какими-то другими проблемами. («Overcoming Bias»2 не поддерживает совершение самоубийства после изучения уравнения Прайса.)

Также при изучении уравнения Прайса можно осознать, что для возникновения эволюции недостаточно «ограниченных ресурсов» и «множества соревнующихся акторов, способных передавать характеристики». «Способности к самовоспроизводству» — тоже недостаточно. Даже «соревнования между самовоспроизводящимися сущностями» недостаточно.

Эволюционируют ли корпорации? Они точно соревнуются. Время от времени у них появляются потомки. Их ресурсы ограничены. Иногда они умирают.

Но насколько потомок корпорации напоминает своих родителей? Значительная часть индивидуальности корпорации зависит от ключевых фигур, а директора не размножаются делением. Уравнение Прайса оперирует лишь характеристиками, которые наследуются в дальнейших поколениях. Если пра-правнуки почти непохожи на своих пра-прадедов, то в кумулятивный отбор у вас дадут вклад не больше четырёх поколений — всё, что произошло более чем четыре поколения назад, не будет играть никакой роли. Да, индивидуальность корпорации может повлиять на потомство — но в корпорациях нет никакого аналога ДНК — сущности, которую скорее стоит считать цифровой, а не аналоговой и каждый элемент которой передаётся в следующее поколение с вероятностью ошибки, равной $10^{-8}$.

ДНК наследуются на протяжении миллионов поколений. Чистая эволюция создала сложные адаптации именно благодаря этому. Цифровая ДНК сохраняется достаточно долго, и ген, добавляющий 3% преимущества может распространяться в течение 768 поколений, а после этого может возникнуть другой ген, зависящий от первого. Даже если бы корпорации могли повторять себя с цифровой точностью, на данный момент они представляли бы собой максимум десять поколений в мире РНК.

Корпорации, конечно же, подвержены отбору, в том смысле, что некомпетентные корпорации терпят крах. Таким образом, более вероятно наблюдать корпорации с характеристиками, способствующими компетентности. В том же смысле, посмотрев на ночное небо, вы с меньшей вероятностью заметите звезду, превратившуюся в сверхновую вскоре после формирования. Однако если случайность звёздной динамики заставит одну звезду гореть дольше, чем другую звезду, вероятность, что будущие звезды будут также гореть дольше, не увеличится — характеристики звезды, горевшей дольше, не скопируются в другие звезды. Крайне маловероятно, что астрофизики будущего обнаружат сложные внутренние особенности звёзд, которые будут выглядеть, словно они созданы специально, чтобы звёзды горели дольше. Механическая адаптация такого рода требует гораздо большего кумулятивного давления отбора, чем однократный отсев.

Подумайте над принципом, представленном в «Самоуверенности Эйнштейна». Чтобы Эйнштейн при создании ОТО обратил внимание на какое-то конкретное уравнение, потребовалось огромное количество свидетельств. Количество же свидетельств, которое было необходимо, чтобы это уравнение перешло со стадии «я его рассматриваю как гипотезу» на стадию «я уверен в нём на 99,9%», гораздо меньше. Аналогично сложные характеристики корпораций, описываемые сотнями бит информации, созданы в основном человеческим интеллектом, а не несколькими поколениями неразборчивой эволюции. В случае биологии мутации абсолютно случайны, а эволюция поставляет тысячи бит кумулятивного давления отбора. В случае корпораций тысячебитные сложные «мутации» создаются человеческим интеллектом, созданные интеллектом, а затем дальнейший отбор в виде «обанкротилась или нет?» отвечает за несколько дополнительных бит, объясняющих ваши наблюдения.

Продвинутая молекулярная нанотехнология — искусственный её подвид, а не биологический — должна уметь копировать себя с цифровой точностью на протяжении тысяч поколений. Будет ли здесь применимо уравнение Прайса?

Корреляция — это отношение ковариации и дисперсии, поэтому если А хорошо предсказывает B, то между ними может быть сильная «корреляция», даже если А варьируется от 0 до 9, а B только от 50,0001 и 50,0009. Уравнение Прайса работает с ковариацией характеристик, связанных с воспроизводством, а не с корреляцией! Если вы можете сжать дисперсию в характеристиках до небольших размеров, ковариация сильно снижается и с ней уменьшается кумулятивное изменение в характеристике.

Forsight Institute рекомендует (у него много разумных предложений) шифровать алгоритмы репликации любых наноустройств. Более того, шифровать таким образом, чтобы смена единственного бита зашифрованного алгоритма приводила к полной невозможности расшифровать его и использовать. Если все произведённые наноустройства являются точными молекулярными копиями и более того, любые ошибки на сборочной линии не наследуемы (ведь дети получили цифровую копию исходных зашифрованных алгоритмов для создания внуков) то наноустройства вряд ли смогут как-то эволюционировать.

Всё ещё придётся беспокоиться о прионах — самоповторяющихся ошибках сборки, не связанных с зашифрованными алгоритмами. Например, предположим, что рука робота промахивается и не захватывает атом углерода, используемый для создания собственной копии, а это приводит к тому, что рука потомка совершает точно такую же ошибку при попытке схватить атом углерода и так далее, хотя зашифрованные алгоритмы остаются неизменными. Но чему в такой ситуации будет равна корреляция между таким видом передаваемой ошибки и более высоким уровнем воспроизводства? Допустим наноустройство производит копию самого себя каждые 1000 секунд и новое наноустройство чудесным образом более эффективно (у него не просто есть прион, а это ещё и полезный прион) и оно копирует себя каждые 999,99999 секунд. Видите ли, ему нужно на один атом углерода меньше. Получается не так много дисперсии в воспроизводстве, а значит не такая уж и большая ковариация.

Как часто потребуется этим наноустройствам воспроизводиться? Если у них в свободном доступе будет не больше атомов, чем существует в Солнечной системе или, если уж на то пошло, в видимой Вселенной, то пройдёт лишь небольшое количество поколений, прежде чем они столкнутся с проблемой ресурсов. «Ограниченные ресурсы» не являются достаточным условием для эволюции, нужно ещё, чтобы эти ресурсы восстанавливались в результате регулярной смерти значительной доли популяции. На самом деле «поколения» это не столько число, сколько интеграл доли популяции, состоящий из вновь созданных элементов.

Как по мне, именно это и пугает в серой слизи или нанотехнологическом оружии больше всего: они съедят всю Землю и больше уже ничего не будет, ничего интересного больше не произойдёт. Алмаз более стабилен, чем белки, связанные силами Ван-дер-Ваальса, поэтому слизи потребуется лишь пересобрать некоторые кусочки самой себя в случае падения астероида. Даже если бы прионы оказались достаточно хороши для поддержания эволюции — эволюция и в случае цифровой ДНК достаточно медленна! - между пожиранием Земли слизью и смертью Солнца, скорее всего, прошло бы меньше 1,0 поколения.

Таким образом, если есть все следующие свойства:

  • Воспроизводящиеся сущности;
  • Достаточная дисперсия их характеристик;
  • Достаточная дисперсия их воспроизводства;
  • Устойчивая корреляция между характеристиками и воспроизводством;
  • Высокоточная наследуемость характеристик через многие поколения;
  • Частая рождаемость значительной доли популяции;
  • И всё остаётся истинным на протяжении множества итераций…

Тогда появится значительное кумулятивное давление отбора, достаточное для производства сложных адаптаций силами эволюции.

  • 1. Автор цитаты в оригинале использует отсылку к непереведённому на русский стихотворению Теннисона «In Memoriam». — Прим.перев.
  • 2. Блог, в котором Юдковский публиковал свои эссе до возникновения сайта lesswrong.com. — Прим.перев.
Перевод: 
sepremento, Alaric
Оцените качество перевода: 
Средняя оценка: 4.5 (10 votes)

Эволюция к вымиранию

Элиезер Юдковский

Существует очень сильно распространённое заблуждение, согласно которому эволюция работает на благо видов. Вы, наверное, слышали чьи-нибудь рассуждения о том, что два кролика производят на свет восемь крольчат потомства и тем самым «способствуют выживанию своего вида»? Современный эволюционный биолог никогда бы такого не сказал. Скорее бы он породнился с кроликом.

При обсуждении этого вопроса тоже необходимо одновременно держать в уме несколько абстрактных концепций и при этом не смешивать их. Эволюция не работает на уровне конкретных особей. Особи сохраняют те гены, с которыми были рождены. Эволюция оперирует на уровне популяций — видов — во времени. Возникает естественная тенденция думать, что раз Фея Эволюции работает на уровне видов, она, должно быть, оптимизирует ради этих видов. Но на самом деле меняются лишь частоты встречаемости генов в популяции, а они не увеличиваются и не уменьшаются в зависимости от того, насколько этот ген поможет виду в целом. Как мы увидим в дальнейшем, для вида вполне возможно эволюционировать к вымиранию.

Почему мальчиков и девочек рождается примерно одинаковое количество? (Не учитывая безумные страны, использующие технологии искусственного полового отбора.) Чтобы понять, почему это удивительно, учтите, что от одного мужчины могут забеременеть сразу 2, 10, 100 женщин. Не похоже, чтобы одинаковое количество самцов и самок было необходимо для обеспечения выживания вида. Это ещё более удивительно для большинства видов животных, у которых самец практически не участвует в выращивании потомства - в вопросе родительских инвестиций люди экстраординарны, даже среди приматов. Сбалансированное половое распределение обнаруживается даже у видов, где самец оплодотворяет самку, а затем исчезает в тумане.
Рассмотрим две группы на разных сторонах горы: в группе А каждая мать рожает 2 дочерей и 2 сыновей, в группе В каждая мать рожает 3 дочерей и 1 сына. Группа А и группа В будут иметь одинаковое количество детей, но в группе В будет на 50% больше внуков и на 125% больше правнуков. Можно подумать, что это серьёзное эволюционное преимущество.

Но стоит учесть: чем реже начинают встречаться самцы, тем более репродуктивно ценными они становятся - не для группы, а для отдельного родителя. У каждого ребёнка есть отец и мать. Поэтому в каждом поколении общее генетическое влияние всех самцов должно быть равно общему генетическому влиянию всех самок. Чем меньше самцов, тем больше индивидуальное генетическое влияние каждого из них. Если все самки вокруг действуют во благо группы и вида, рожая по самцу на десять самок, вы можете одержать полную генетическую победу, родив исключительно сыновей, каждый из которых (в среднем) будет иметь в десять раз больше внуков, чем у их кузин.

В результате, в то время как групповой отбор должен поощрять рождение большего количества дочерей, индивидуальный отбор поощряет равный вклад в рождение потомства обоих полов. Взглянув на статистику по рождаемости, нетрудно заметить, что в борьбе между этими двумя силами у Homo sapiens, сокрушительную победу одержал индивидуальный отбор.

(Технически, всё немного сложнее. Индивидуальный отбор поощряет равный родительский вклад в потомство обоих полов. Если рождение и/или воспитание самцов в два раза проще, то эволюционно стабильным состоянием будет популяция, в которой самцов в два раза больше чем самок. Если в популяции в целом рождается одинаковое количество самцов и самок, но рождение самцов в два раза проще, то вы опять же можете одержать генетическую победу, рожая больше самцов. Таким образом, пациенты родильного отделения должны отражать баланс родительских издержек в семье охотников-собирателей при выращивании мальчиков и девочек. Но знаете, не похоже, чтобы для семьи охотников-собирателей вырастить девочку было настолько более репродуктивно затратным, что рождение примерно одинакового количество мальчиков и девочек выглядело подозрительным.)

Естественный отбор — не о группах, не о видах и даже не об отдельных особях. У видов, практикующих половое размножение, отдельный организм не эволюционирует, он сохраняет те гены, с которыми был рождён. Особь — это одноразовый набор генов, который никогда не возникнет вновь. Как можно вести отбор на таком основании? Стоит заметить, что почти все ваши предки мертвы, как становится ясным, что «выживает сильнейший» — это огромное заблуждение. «Воспроизводство более приспособленных» — вот подходящая формулировка, хотя технически приспособленность и определяется исключительно в терминах воспроизводства.

В действительности, естественный отбор — о частотах генов. Чтобы получить сложную адаптацию, механизм с множеством взаимозависящих деталей, каждый новый ген в процессе эволюции зависит от остальных генов, в достаточной степени распространённых в генетической среде. Они должны часто встречаться. И чем сложнее механизм, тем больше должны быть эти частоты. Особенность естественного отбора проявляется в распространённости гена, увеличивающейся от 0.00001% до 99% генофонда. Увеличение распространённости — это информация в смысле теории информации, и оно необходимо, чтобы большие сложные адаптации эволюционировали.

Настоящая борьба естественного отбора не в конкуренции между организмами за ресурсы, это лишь морок и все его участники исчезнут в следующем поколении. Настоящая борьба в соревновании между аллелями за частоты в генофонде. Именно результат этой борьбы создаёт информацию, сохраняющуюся надолго. Два ревущих барана, столкнувшиеся рогами всего лишь тени на стене пещеры.

Абсолютно возможно для аллеля распространиться вплоть до повсеместности, победив в конкурентной борьбе альтернативный аллель, который был бы «лучше для всего вида». Если бы Летающий Макаронный Монстр магически создал вид, в котором половое разнообразие было бы идеально оптимизировано ради выживания всего вида – такое, что могло бы эффективно восстанавливать популяцию после событий приводящих к почти полному вымиранию, адаптироваться к новым экологическим нишам и так далее, – то эволюция быстро бы испортила это разнообразие с оптимального значения для вида к индивидуальному оптимальному значению одинакового вклада в потомство обоих полов.

Представьте «ген Фродо», который жертвует своим носителем, ради спасения всего вида от вымирания. Что же случится с распространённостью этого аллеля в результате? Она уменьшится. Спасибо и до свидания.

И если события, способные привести к вымиранию вида, возникают регулярно (назовём это «средой Баффи»), распространённость гена Фродо будет систематически понижаться, пока он не исчезнет. Вскоре после этого исчезнет и весь вид. Гипотетический пример? Возможно. Если человечество планирует остаться биологическим ещё один век, было бы хорошей идеей начать клонировать Ганди.

У вирусов существует противостояние между стремлением каждого вируса воспроизвестись как можно быстрее и выгодой от того, что носитель останется в живых достаточно долго, чтобы распространить болезнь. Это хороший пример группового отбора, существующий в реальном мире. Если вирус эволюционирует до такого состояния, когда давление группового отбора не справляется с давлением индивидуального, вирус может вскоре исчезнуть. Не знаю, зафиксированы ли случаи, когда какая-нибудь болезнь эволюционировала к вымиранию, но наверняка это происходило многократно.

Нарушители сегрегации нарушают работу механизмов, которые обычно гарантируют справедливость полового размножения. Например, существует нарушитель сегрегации в мужской половой хромосоме некоторого вида мышей, который приводит к рождению исключительно самцов, которые также несут в себе этот нарушитель сегрегации. Затем эти самцы оплодотворят самок, те родят исключительно самцов и так далее. Вы могли бы возмутиться: «Это же жульничество!» Но это человеческий взгляд: репродуктивная приспособленность аллеля невероятно высока, ведь он оставляет в два раза больше копий себя в последующем поколении, чем альтернативный, немутировавший аллель. Даже когда самки начинают встречаться все реже и реже, самцы, несущие в себе этот ген имеют не меньшие шансы на спаривание, чем любые другие самцы, и таким образом нарушитель сегрегации остаётся в два раза более приспособленным, чем альтернативный аллель. Предполагается, что настоящий групповой отбор мог сыграть свою роль в удержании распространённости этого гена на том небольшом уровне, на котором она и находится. В таком случае, если бы в результате эволюции мыши научились летать и мигрировать на зиму, они бы наверняка сформировали единую репродуктивную популяцию и эволюционировали к вымиранию, как только нарушитель сегрегации распространился бы по все популяции.

Около 50% генома кукурузы состоит из транспозонов - ДНК элементов, чья основная функция копировать себя в другие участки ДНК. Класс транспозонов, называемый «P элементами», похоже, впервые возник в геноме дрозофилы только в середине двадцатого века и за 50 лет распространился по всей популяции. У людей есть «Alu-элемент», транспозон примерно из 300 оснований. Он встречается в человеческом геноме где-то от 300 тысяч до миллиона раз. Возможно, от транспозонов виды и не вымирают, но пользы это не приносит точно: транспозоны вызывают больше мутаций, которые почти всегда опасны, поскольку уменьшают эффективную точность копирования ДНК. И, тем не менее, подобные жулики крайне приспособлены.

Представим, что в некотором виде с половым размножением возник идеальный механизм копирования ДНК. Так как большинство мутаций вредны, подобный набор генов будет преимуществом для своих носителей. Но как же полезные мутации? Раз они иногда возникают, не будет ли неспособность мутировать недостатком? Однако у видов с половым размножением полезные мутации, возникшие в способных мутировать особях, могут распространиться к потомкам неспособных. Таким образом, мутируемость оказывается чистым недостатком. Идеальный механизм копирования ДНК увеличивает свою распространённость вплоть до повсеместности. Десять тысяч лет спустя наступает ледниковый период, и весь вид исчезает. Он эволюционировал к вымиранию.

«Эффект свидетеля» заключается в том, что когда кто-то попадает в неприятность, одинокий человек с большей вероятностью вмешается, чем группа. Студенту колледжа при эпилептическом приступе в 85% случаев помогали одинокие прохожие и в 31% группы из пяти человек. Предположу, что родство в племени охотников-собирателей было достаточно сильно, чтобы создать давление отбора для помощи особям, напрямую не родственным. Однако, я допускаю, что даже в этом случае генетическая гонка вооружений могла способствовать тому, что при наличии нескольких потенциальных помощников лучше остаться сзади. Каждый откладывает свою помощь, рассчитывая, что поможет кто-то другой. В настоящее время перед лицом человечества стоит множество угроз, способных привести к вымиранию всего вида, и, должен сказать, не так уж много людей готовы выступить вперёд. Если мы проиграем этот бой, потому что на поле боя не выйдет практически никто, значит, мы эволюционируем к вымиранию — как, по всей видимости, большое количество видов, которых мы не можем наблюдать сейчас.

Раковые клетки достаточно успешны в теле, они благоденствуют и накапливают больше ресурсов, значительно опережая своих более послушных конкурентов. Некоторое время.

Многоклеточные организмы могут существовать лишь потому, что они развили мощные внутренние механизмы, подавляющие эволюцию. Если клетки начнут эволюционировать, то очень быстро эволюционируют к вымиранию: организм погибнет.

Не стоит восхвалять эволюцию за заботу об отдельной особи, ведь почти все ваши предки мертвы. Не стоит восхвалять эволюцию и за заботу обо всем виде: никому ещё не удалось обнаружить сложную адаптацию, которую можно объяснить лишь направленностью на сохранение вида в целом. Судя по всему, математика показывает, что это практически невозможно. И наоборот, вид вполне может эволюционировать к вымиранию. Не исключено, что человечество завершает этот процесс прямо сейчас. Нельзя даже похвалить эволюцию за заботу о генах: битва между двумя альтернативными аллелями за распространённость — это игра с нулевой суммой.

Приспособленность не всегда ваш друг.

Перевод: 
Горилла В Пиджаке
Номер в книге "Рациональность: от ИИ до зомби": 
135
Оцените качество перевода: 
Средняя оценка: 4.7 (14 votes)

Трагедия группового отбора

Элиезер Юдковский

До 1966 года было довольно естественным, что серьезные биологи отстаивают эволюционные гипотезы, которые сейчас мы бы отнесли к магическому мышлению. Эти сумбурные идеи сыграли в развитии эволюционной теории важную историческую роль. Ошибки приводят к их исправлению — недальновидность английских королей привела к появлению великой хартии вольностей и конституционной демократии.

Например, Веро Вайн-Эдвардс, Вардер Алли и Дж. Л. Бреретон (а также многие другие) считали, что хищники будут добровольно воздерживаться от размножения, дабы избежать перенаселения их зоны обитания и истощения популяции их добычи.

Но эволюция не открывает шлюзы по собственному произволу. Нельзя объяснить погремушку гремучей змеи, утверждая, что она полезна для других животных, которых без этой погремушки укусила бы эта змея. Нет никакой внешней Феи Эволюции, которая решала бы, какой ген следует продвинуть: эффект гена должен как-то напрямую способствовать тому, чтобы он стал более распространенным в следующем поколении. Понятно, почему наше человеческое представление о прекрасном, видя популяцию лис, съевших всех зайцев, кричит: «Что-то нужно с этим сделать!» Но каким образом совокупность генов, обеспечивающих воздержание от размножения — представьте эту картину! — сделает себя более часто встречающейся в следующем поколении?

Человеку, создающему маленькую ухоженную игрушечную экосистему — в качестве развлечения, как модель железной дороги — скорее всего не понравится, если его тщательно сконструированные популяции лис и зайцев самоуничтожатся, когда лисы съедят всех зайцев, а затем сами умрут от голода. Так что человек будет возиться с игрушечной экосистемой до тех пор, пока экосистема не станет выглядеть мило и ухоженно, а ограничитель размножения лис — очевидное решение, которое тут же возникает в нашем человеческом мозгу. Природа — не человек, разумеется, но это не обязано останавливать нас. Особенно, когда мы знаем, что бы мы сделали по эстетическим причинам. Нам всего лишь нужно придумать правдоподобные аргументы, которые убедят природу хотеть того же по эволюционным причинам.

Очевидно, что индивидуальный отбор не создаст особь, ограничивающую свое размножение. Особи, которые размножаются неограниченно, естественным образом оставят больше потомства, чем те, кто ограничивают себя.

(Дополнение: Индивидуальный отбор не способствует жертвованию возможностями размножения. Он определенно может способствовать возникновению особей, которые, после получения всех доступных ресурсов, используют их, чтобы произвести 4 больших яйца вместо 8 маленьких — не для того, чтобы сохранить ресурсы, а потому что это индивидуальное оптимальное значение для произведения количества яиц на вероятность выживания яйца. Это не спасает от трагедии общин.)

Но предположим, что популяция некоторого вида была разбита на две подпопуляции, которые были в основном изолированны и лишь иногда спаривались друг с другом. Затем, внезапно, подпопуляция, которая ограничивала свое размножение окажется в условиях, которые с меньшей вероятностью приводят к ее вымиранию и сможет отправить больше особей на чужие территории, и создать новые колонии, чтобы заселить места обитания исчезнувших популяций.

Недостаток этого сценария не в том, что он математически невозможен. Недостаток в том, что он возможен, но крайне маловероятен.

Главная проблема в том, что от ограничения размножения в некоторой группе выиграют не только члены этой группы. Если некоторые лисы будут рожать меньше щенков, которые едят зайцев, то несъеденные зайцы достанутся не только тем щенкам, что несут в себе гены ограниченного воспроизводства. Прочие лисы и их куда большее количество щенков, с радостью съедят всех оставшихся зайцев. Ген воздержания может выжить под давлением отбора только в том случае, если выгода от воздержания достаётся лишь воздерживающимся.

Если быть точным, необходимо выполнение условия C/B < FST, где C — это стоимость альтруизма для донора, B — выгода от альтруизма для получателя, а FST — пространственная структура популяции: среднее «родство» между случайно выбранным организмом и его случайно выбранным соседом, где «сосед» - это любая другая лиса, которая получает выгоду от альтруизма воздерживающейся лисы. (Насколько я понимаю, в этой статье выводится это неравенство, но с использованием других символов. Это лучшее, что мне удалось найти в сети.)

То есть, если цена воздержания от размножения достаточно мала, а наблюдаемая польза от меньшего голода достаточно велика по сравнению с наблюдаемой пространственной структурой популяций лис и зайцев, то аргумент группового отбора может работать?

Математически это крайне маловероятно. Например, в данной симуляции при условиях, что цена альтруизма составляет 3% от приспособленности, чисто альтруистические группы имеют приспособленность дважды превосходящую чисто эгоистические, размер подпопуляций 25 особей и 20% от всех смертей компенсируются пришельцами из другой группы получается неустойчивое равновесие между альтруизмом и эгоизмом. Если удвоить размер подпопуляций до 50, эгоизм закрепляется. Если увеличить цена альтруизма до 6%, эгоизм закрепляется. Если уменьшить вдвое выгоду от альтруизма, эгоизм закрепляется или значительно преобладает. Когда цена альтруизма превосходит 10%, группы должны быть очень маленькими — всего лишь около 5 членов — чтобы групповой отбор работал. Для лис, воздерживающихся от размножения, такие условия выглядят неправдоподобно.

Я думаю, сейчас многие уже догадались, что в научном споре сторонники группового отбора потерпели окончательное поражение. И решающим оказался не математический аргумент, а эмпирическое наблюдение: лисы не ограничивают свое размножение (я не помню, о каких конкретно видах шел спор, это были не лисы и зайцы), и действительно, системы хищник-жертва постоянно рушатся. В дальнейшем теория группового отбора в некотором смысле возродится, в совершенно иной форме. С математической точки зрения возможна структура «соседей», которая создаёт ненулевое давление группового отбора — пусть и не обязательно способное преодолеть противостоящее ему давление индивидуального отбора. Если вы не будете его учитывать, то ваши вычисления будут неверны. И эволюционные механизмы принуждения (не те, о которых говорилось изначально) кардинально изменили игру. Так почему же этот уже ставший историей научный спор стоит полноценного материала для Overcoming Bias?

Десять лет спустя после упомянутого разногласия, у одного биолога возникла отличная идея. Математические условия, при которых групповой отбор может победить индивидуальный, практически невозможно обнаружить в природе. Почему бы не создать их искусственно, в лаборатории? Майкл Дж. Вейд поставил такой эксперимент, последовательно отбирая популяции насекомых по меньшему количеству взрослых особей в подпопуляции. И каков же был результат? Насекомые в самом деле ограничили своё размножение и стали жить мире и покое с достаточным количеством еды для всех?

Нет. Взрослые особи приспособились поедать яйца и личинок, особенно личинок-самок.

Ну конечно же, отбор по малым размерам подпопуляций не будет отбирать индивидов, которые воздерживаются от их собственного размножения. Он будет отбирать тех, кто съедает чужих детей. Особенно девочек.

И как только у вас появляется результат эксперимента — который теперь кажется совершенно естественным — становится ясно, что сторонники группового отбора позволяли романтизму и человеческому чувству прекрасного затуманить их предсказания о природе.

Это показательный пример упущенной Третьей Альтернативы, в результате рационализации заранее определенной нижней строчки, порождающей фальшивое оправдание и предвзятую остановку. Сторонники группового отбора не пришли к своей идее с чистым, открытым умом, не стали непредвзято выводить следствия. Они начали с прекрасной идеи популяции лис, добровольно ограничивающих свое размножение, в соответствии с нуждами популяции зайцев, с идеи о природе в абсолютной гармонии. Затем они стали искать причину, по которой такое могло бы произойти и пришли к идее группового отбора. Затем, раз они уже знали, какой результат группового отбора они хотели бы получить, они не стали искать каких-либо менее прекрасных и эстетичных адаптаций, к которым бы привел групповой отбор с большей вероятностью. Если бы они действительно попытались спокойно и непредвзято представить результат отбора по маленькому размеру подпопуляции, устойчивой к голоду, они бы подумали о поедании детей других особей или каком-либо столь же «уродливом» исходе, причём задолго до того как представить столь же эволюционно невероятное, как индивидуальное воздержание от размножения!

Это также иллюстрирует позицию, которую я пытался объяснить в Самоуверенности Эйнштейна. При больших пространствах возможных ответов почти вся реальная работа уходит на то, чтобы выдвинуть один возможный ответ как заслуживающий рассмотрения. Если гипотеза привлекла внимание неоправданно — ваше чувство прекрасного предлагает красивый способ, каким Природа может работать, и в то же время естественный отбор не включает в себя Фею Эволюции, которая разделяет ваши ценности — одно это может обеспечить ваше поражение, разве что вы сможете полностью очистить свой разум и начать все заново.

В теории, глупейший человек на земле может сказать, что Солнце светит, и это не означает, что вокруг темнота. Даже если ответ предложен сумасшедшим под ЛСД, вы должны быть способны непредвзято вычислить свидетельства за и против и, если необходимо, разуверить себя.

На практике же сторонники группового отбора были обречены, так как их нижняя строчка появилась под действием их чувства прекрасного, а нижняя строчка природы была результатом естественного отбора. И не было никакой причины, почему эти два процесса могли оказаться взаимосвязанными, и они не оказались. И никакая сколь угодно яростная аргументация этого не изменила.

Если вы начнете со своих собственных желаний о том, что делать природе, подумаете о наблюдаемых причинах, по которым природа поступает так или иначе, а затем рационализируете крайне убедительный аргумент, почему природа должна следовать предпочитаемому вами исходу по природным же причинам, то природа, увы, всё равно вас не послушает. У вселенной нет ума и на неё не действует хитроумная политическая аргументация. Можно весь день спорить, почему гравитация на самом деле должна заставлять воду течь вверх, а вода всё равно останется там, где и была. Как будто бы вселенная попросту не слушает. Дж. Р. Моллой сказал: «Природа - абсолютный ханжа, она упрямо и нетерпимо предана своим предрассудкам и совершенно отказывается уступить самой убедительной рационализации людей».

Я часто рекомендую эволюционную биологию друзьям, потому что в своём нынешнем состоянии она отучает от рационализации. Ошибки призывают к их исправлению. У физиков и инженеров-электронщиков нет проблемы с антропоморфизацией электронов, электроны не демонстрируют поведения, которое кажется разумным. Естественный отбор создает целеориентрированность, чуждую для людей, и изучающих теории эволюции об этом предупреждают. Это хорошая тренировка для любого мыслителя, но она особенно важна, если вы хотите ясно мыслить о чужих и странных процессах, которые выглядят как разум и при этом работают не так, как вы.

Перевод: 
Горилла В Пиджаке
Номер в книге "Рациональность: от ИИ до зомби": 
136
Оцените качество перевода: 
Средняя оценка: 4.4 (14 votes)

Фальшивый критерий оптимизации

Элиезер Юдковский

Я прежде уделил немало внимания формам рационализации, посредством которой наши убеждения, похоже, воспринимают свидетельство куда сильнее, чем должны на самом деле. И я не преувеличиваю значимость этого. Если бы мы могли преодолеть это фундаментальное метаискажение и увидеть что на самом деле предсказывает каждая гипотеза, мы были бы в состоянии исправить почти любую фактическую ошибку.

Зеркальный вызов для теории принятия решений — увидеть, какой из вариантов на самом деле рекомендуется критерием выбора. Если ваши заявленные моральные принципы говорят вам, что нужно обеспечить ноутбуками всех, на самом ли деле они скажут вам купить украшенный драгоценностями ноутбук за миллион долларов или же потратить те же деньги на приобретение пяти тысяч дешевых ноутбуков?

Создается такое впечатление, что мы, эволюционируя, развили в себе ловкость оправдывать практически любое действие для любой цели. В средние века при помощи теории флогистона оправдывали почему магний горит, хотя это металл, а инквизиторы объясняли каким образом бесконечная любовь Бога к своим детям требует сжечь некоторых из них на костре.

В этом нет ничего загадочного. Политика развилась как черта родоплеменного окружения. Мы произошли от тех, кто мог убедительно доказать что во благо племени нужно убить ненавидимого ими соперника Углака (мы определенно не произошли от Углака).

И еще…возможно ли доказать, что если бы Роберт Мугабе заботился только о благе Зимбабве, он бы отказался от поста президента? Вы можете сказать, что цель оправдывает средства, но разве мы только что не видели, что люди способны подогнать любую цель к любым действиям? Как вы можете знать, что вы правы, а Мугабе — нет? (Есть ряд причин, которые являются хорошими предположениями, но пока просто потерпите меня.)

Человеческие мотивы многочисленны и туманны, процессы наших решений весьма сложны, равно как и наш мозг. Да и мир сам по себе является очень сложным местом, в каждом из выборов средств реального мира. Можем ли мы вообще доказать, что люди рационализируют — что мы систематически искажаем связь между принципами и средствами — когда мы теряем даже ту единственную опору, на которой стоим? Когда нет способа точно найти даже подразумеваемый единичный оптимизационный критерий? (На самом деле вы можете просто наблюдать что люди не соглашаются насчет офисной политики такими способами, которые странно коррелируют с их собственными интересами, в то же время одновременно отрицая, что эти интересы играют какую-либо роль. Но опять же, потерпите еще.)

Где же стандартиризованный, открытый, в общем разумный, консеквенциалистский оптимизационный процесс, в который мы могли бы поместить завершенную моральность как XML файл, чтобы найти? что же мораль на самом деле рекомендует, будучи примененной к миру? Есть ли пусть даже единичный реальный случай, где мы могли бы точно знать, какой критерий выбора рекомендован? Где чистый моральный мыслитель — известная функция полезности, очищенная от всех остальных заблудившихся желаний которые могут исказить ее оптимизация — чей надежный вывод мы можем сравнить с человеческими рационализациями той же самой функции полезности?

И это, конечно же, наш старый друг, чуждый бог! Естественный отбор гарантированно свободен ото всей милости, любви, сострадания, эстетических взглядов, политической фракционности, идеологических пристрастий, академических амбиций, либертарианства, социализма, Синих и Зеленых. Естественный отбор не максимизирует всестороннюю генетическую пригодность — он не умен. Но когда вы смотрите на результат естественного отбора, вы гарантированно смотрите на результат того, что было оптимизировано только по всесторонней генетической пригодности, а не в интересах агрокультурной индустрии США.

В примерах из эволюционных наук — в, например, Трагедии Группового Отбора — мы можем напрямую сравнить человеческие рационализации с результатом чистой оптимизации по известному критерию. Что Уэйн-Эдвардс думал по поводу того, что должно быть результатом группового отбора для малых размеров субпопуляций? Добровольное ограничение в размножении и достаточность еды для всех. Что было настоящим лабораторным результатом? Каннибализм.

Теперь вы можете спросить: может быть все эти случаи эволюционных наук нерелевантны человеческой морали, которая, когда речь заходит о любви, сострадании, эстетике, исцелении, свободе, честности и прочем, никоим образом не помогает всеохватной генетической приспособленности.

Но я спрошу в ответ: если мы не можем напрямую увидеть результат единого монотонного оптимизационного критерия — если мы даже не можем натренировать себя слышать отдельную чистую ноту — тогда как мы услышим оркестр? Как мы увидим, что «всегда будь эгоистичен» или «всегда слушайся правительства» являются плохими принципами, которыми могут руководствоваться люди — если мы думаем, что даже оптимизация генов для всеохватной генетической пригодности должна производить организмы, жертвующие репродуктивными возможностями во имя социального соглашения о ресурсах?

Чтобы научить себя видеть ясно, нам нужны простые практические примеры.

Перевод: 
Remlin
Номер в книге "Рациональность: от ИИ до зомби": 
137
Оцените качество перевода: 
Средняя оценка: 3.4 (10 votes)

Исполнители адаптаций, а не максимизаторы приспособленности

Элиезер Юдковский

«Отдельные организмы стоит рассматривать как исполнителей адаптаций, а не как максимизаторов приспособленности»

—Джон Туби и Леда Космидес, «The Psychological Foundations of Culture»1

Пятьдесят тысяч лет назад, вкусовые рецепторы Homo sapiens направляли своих хозяев на поиски самых дефицитных и наиболее востребованных пищевых ресурсов — сахара и жира. Одним словом — калорий. С тех пор обстановка, в которой существуют вкусовые рецепторы, значительно изменилась — в отличие от самих рецепторов. Калории теперь в избытке (в странах Первого Мира) и причиняют ощутимый вред. Микронутриенты, которых было предостаточно в листьях и орехах, отсутствуют в хлебе, но нашим вкусовым рецепторам всё равно. Шарик мороженного — это суперстимул, содержащий больше жира, сахара и соли, чем что угодно в древнем мире.

Ни один человек, умышленно стремящийся к максимизации генетической приспособленности своих аллелей, никогда не съел бы печенье, разве что под страхом голодной смерти. Но отдельные организмы стоит рассматривать как исполнителей адаптаций, а не как максимизаторов приспособленности.

Крестовую отвёртку создали, чтобы закручивать шурупы, но она не перестроит свою головку на плоскую, чтобы выполнять свою функцию. Мы создаём инструменты, но они существуют независимо от нас и будут существовать независимо от нас.

Атомы отвёртки не содержат внутри себя крошечных XML-тэгов, описывающих их «объективное» предназначение. У её создателя был какой-то замысел. Но реальный мир не обязан ему соответствовать. Если забыть о том, что творец является отдельной сущностью, отличной от творения, можно подумать: «Цель отвёртки — закручивать шурупы», как будто бы это неотъемлемое свойство самой отвёртки, а не свойство состояния ума её создателя. И можно удивиться, что отвёртка не становится плоской, когда нужно закрутить шуруп с плоской головкой, ведь, в конце концов, цель отвёртки — закручивать шурупы.

Причина существования отвёртки — разум её создателя, который представил воображаемый винт и воображаемый поворот рукоятки. Фактическая работа отвёртки, её реальное соответствие головке реального винта, не может быть причиной существования отвёртки: будущее не может быть причиной прошлого. Но мозг создателя, объект, существовавший в прошлом, может быть причиной существования отвёртки.

Последствия существования отвёртки могут не соответствовать воображаемым последствиям в мозгу создателя. Наконечник отвёртки может соскочить и порезать руку пользователя.

А смысл отвёртки — это что-то, что существует в уме пользователя, а не в крошечных этикетках на атомах отвёртки. Её создатель мог ожидать, что отвёртка будут закручивать шурупы. Убийца мог купить её, чтобы использовать как оружие. А затем случайно уронить её, в результате чего её подберёт ребёнок и использует как стамеску.

Причина, форма, последствия и всевозможные смыслы отвёртки — разные вещи. И лишь одна из них заключена в самой отвёртке.

Как возникли вкусовые рецепторы? Они не были созданы разумным творцом, предвидящим последствия, они результат истории древнего человечества. Адаму нравится сахар, он ест яблоко и оставляет потомство, Барбара любит сахар, ест яблоко и оставляет потомство, Чарли любит сахар, ест яблоко и оставляет потомство, и 2763 поколения спустя аллель становится повсеместно распространённым в популяции. Ради удобства мы иногда сжимаем весь этот огромный промежуток истории и просто говорим: «Это сделала Эволюция». Однако, именно он — объективная причина существования вкусовых рецепторов. Пусть это и не быстрое локальное событие, вроде человека, представляющего создаваемую им отвёртку.

Каково объективное устройство вкусовых рецепторов? Технически, это молекулярный сенсор, присоединённый к контуру подкрепления. Это добавляет дополнительный уровень косвенности, потому что вкусовой рецептор не занимается напрямую добычей пищи. Он влияет на разум организма, приводя к тому, чтобы организм хотел есть ту еду, которая похожа на только что съеденную.

Каковы объективные последствия существования вкусовых рецепторов? Для современного жителя Первого Мира вкусовые рецепторы вовлечены в многочисленные цепочки причинно-следственной связи: желание съесть больше шоколада влечёт составление плана, как съесть больше шоколада, и далее поедание шоколада, набор веса, меньшую популярность у противоположного пола, что приводит к меньшим шансам на размножение. Эти последствия прямо противоположны главной причине в длинной цепочке причин и следствий, породившей вкусовые рецепторы. Но так как переедание лишь недавно стало проблемой, никакая дальнейшая эволюция (совокупная последовательность предков) не повлияла на устройство вкусовых рецепторов.

В чем смысл употребления шоколада? Это уже зависит от вас и вашей моральной философии. Лично я думаю, что у него хороший вкус, но я бы хотел, чтобы он был менее вредным. Приемлемые решения могут включать в себя как изменение шоколада, так и моей биохимии.

Смешав некоторые из этих понятий вместе, можно вроде бы сказать: «Современные люди поступают таким образом, который способствовал бы распространению генов в обществе охотников-собирателей, независимо от того, помогает ли это нашим генам в современном мире». Однако, такое утверждение не вполне верно, ведь на самом деле мы не спрашиваем себя, какое поведение максимизировало бы приспособленность наших предков. К тому же, множество современных занятий не имеет древних аналогов. В обществе охотников-собирателей вообще не было такой вещи как шоколад.

Так что лучше рассматривать наши вкусовые рецепторы как адаптацию, приспособленную к древним условиям, включающих в себя голод, яблоки и жареных кроликов, которую современные люди применяют в новом контексте, включающим в себя дешёвый шоколад и постоянно попадающиеся на глаза рекламные объявления.

Отсюда и высказывание: Отдельные организмы стоит рассматривать как исполнителей адаптаций, а не как максимизаторов приспособленности.

  • 1. John Tooby and Leda Cosmides, “The Psychological Foundations of Culture,” in The Adapted Mind: Evolutionary Psychology and the Generation of Culture, ed. Jerome H. Barkow, Leda Cosmides, and John Tooby (New York: Oxford University Press, 1992), 19–136.
Перевод: 
Горилла В Пиджаке, Дмитрий Юшков
Номер в книге "Рациональность: от ИИ до зомби": 
138
Оцените качество перевода: 
Средняя оценка: 4.3 (11 votes)

Эволюционная психология

Элиезер Юдковский

[От переводчика: существующему в англоязычном интернете явлению любительской эволюционной психологии соответствует существующее на русском языке явление любительской этологии. Несмотря на разные названия, комплекс идей, в значительной мере ошибочных, они выражают одинаковый.]

Выражение «орган размножения» — это тавтология, точно такая же как и «чат IRC» или «протокол TCP/IP». Все органы — это органы размножения. Откуда у птиц крылья? Фея эволюции птиц подумала, что полёт — это очень изящно? Крылья есть только потому что они помогли предкам птиц размножаться. Равно как и лёгкие, и сердце, и гениталии. Максимум может быть целесообразно разделять органы, непосредственно или косвенно участвующие в размножении.

Это наблюдение также верно и для мозга, наиболее сложной из известных биологии систем органов. Некоторые органы мозга непосредственно участвуют в размножении — например, сексуальное желание — а некоторые косвенно, такие как злость.

Почему у людей есть такая эмоция как злость? Фея эволюции человека подумала, что злость — это полезная функция? Отвечающая за злость нейронная сеть является таким же органом размножения, как и печень. Homo sapiens может испытывать злость, потому что у испытывавших её предков было больше детей. Нет никакого иного пути, который бы привёл к возникновению злости.

Исторический факт о происхождении злости сбивает многих с толку. Они говорят: «Минуточку, вы говорите, что когда я злюсь, я подсознательно стремлюсь завести детей? Это не то, о чём я думаю, если меня кто-то ударил в нос».

Нет. Нет. Нет. НЕТ!

Об отдельных организмах стоит думать как об исполняющих адаптации, а не максимизирующих приспособленность. Причина адаптации, форма адаптации и результат адаптации — это разные вещи. Если вы сконструируете тостер, то он не будет менять свою форму при попытке затолкать в него целый батон хлеба; да, вы сконструировали тостер, предназначенный для того, чтобы жарить хлеб, но это факт о вас, а не о тостере. У тостера нет никакого чувства собственного предназначения.

Но тостер не является объектом вообще имеющим намерения. У него нет разума, поэтому мы не испытываем соблазн приписывать ему цели. То, что мы знаем предназначение тостера, не значит, что его знает тостер — он вообще ничего не знает.

Это похоже на старый тест, в котором просят назвать цвет букв в слове «синий», когда сами буквы окрашены в красный. Это занимает много времени, поскольку мозгу нужно расцепить значение букв и цвет букв. У вас не будет такой проблемы с задачей назвать цвет букв в слове «ветер».

Однако человеческий мозг, помимо того, что он был создан эволюцией, способен иметь собственные стремления, намерения, желания, цели и планы. И человек, и пчела являются проектами, но только человек — проектировщиком. Пчела — это «ветер», а человек — «синий».

Сознательные цели онтологически отличаются от эволюционных целей. Они сделаны из другого материала. Сознательные цели состоят из нейронов, а эволюционные — из предков.

Самые очевидные сознательные цели — это волевые решения, такие как план пойти в магазин или поджарить хлеб. Но эмоции тоже физически существуют в мозге, в виде последовательности нервных импульсов или облака распространяющихся гормонов. Также и инстинкты, зрительные образы, спешно подавленные мысли — имея возможность сканировать мозг и понимать код, мы бы могли видеть их.

Даже подсознательная деятельность физически существует в мозге. Как сказал лорд Актон: «Власть развращает». Сталин вполне мог считать себя альтруистом, работающим ради великого блага для большего количества людей. Однако кажется весьма вероятным, что где-то в его мозге были сети, которые подкрепляли использование власти удовольствием, и сети, которые предсказывали укрепление и ослабление власти. Если бы в мозге Сталина не было ничего, что бы коррелировало со властью — никакой лампочки, которая загоралась при командовании и тухла при политической слабости — тогда как бы власть его развратила?

Давление эволюционного отбора онтологически отличается от биологических артефактов, которые оно создаёт. Эволюционная причина существования крыльев у птиц — это миллионы предков-птиц, которые по статистике размножались чаще, чем остальные предки-птицы, благодаря тому, что они обладали всё сильнее улучшающимися крыльями, по сравнению со своими конкурентами. Мы сжимаем этот колоссальный историко-статистический факт в короткую фразу: «Это сделала эволюция».

Естественный отбор онтологически отличается от существ; эволюция — это не мохнатое чудовище, блуждающее в неизведанном лесу. Эволюция — это причинная и статистическая закономерность в репродуктивной истории предков.

И эта логика также применима к мозгу. Эволюция сделала крылья, которыми можно махать, но она не понимает концепции махательности. Она сделала ноги, на которых можно ходить, но она не знает про ходительность. Эволюция сделала кости из ионов кальция, но сами кости ничего не знают про прочность, не говоря уж об эволюционной приспособленности. Эволюция спроектировала мозг, который сам по себе способен к проектированию, но этот мозг понимает эволюцию не лучше, чем птицы — аэродинамику. До XX века ни один человеческий мозг не представлял себе комплексную абстрактную концепцию инклюзивной приспособленности(English).

Когда нам говорят «Эволюционная цель злости — увеличивать генетическую приспособленность», мы часто сползаем через «Цель злости — это размножение» на «Сознательная цель злости — это размножение». Нет! В мозге нет статистической закономерности размножения предков, даже подсознательно — её там нет так же, как и тостер не содержит цель жарить хлеб, поставленную перед собой инженером.

Думать, что ваши встроенные нейронные сети злости воплощают желание размножаться — это как думать, что рука воплощает желание подбирать предметы.

Рука не полностью отрезана от сознательных желаний. В конкретных обстоятельствах вы можете контролировать сгибание пальцев волевым актом. Если вы наклонитесь и подберёте монету, тогда это будет волевым актом, но не воля заставила руку вырасти.

Нужно также различать единовременные явления злости (злость-1, злость-2, злость-3) и соответствующую им нейронную сеть, отвечающую за злость вообще. Злость-событие — это сознательная мотивация, и у неё могут быть сознательные причины, но у вас не было сознательного желания создать нейронную сеть злости.

Итак, нужно различать злость-событие, нейронную сеть злости, описывающий её комплекс генов и статистику размножения предков, которая привела к возникновению этого комплекса.

Если и есть наука, которая по своей сути требует экстремальной аккуратности, то это эволюционная психология.

Узрите же, о мои читатели, эту низкую и радостную историю: мужчина и женщина встречаются в баре. Мужчину привлекают её светлый тон лица и упругая грудь, которые в доисторические времена были бы признаками фертильности, но в данном случае являются результатом наличия макияжа и бюстгальтера. Мужчину это не беспокоит; ему просто нравится, как женщина выглядит. Его нейронные сети, отвечающие за распознавание светлого тона лица понятия не имеют о том, что их предназначение — оценивать фертильность, точно так же, как на атомах его руки нет XML-тега «≺цель≻поднимать предметы ≺/цель≻». Женщину привлекают его уверенная улыбка и твёрдые манеры, которые в доисторические времена были бы признаками способности обеспечить пропитание детям. Она собирается воспользоваться контрацепцией, но её нейронные сети, регистрирующие уверенные улыбки, об этом знают ничуть не лучше чем тостер знает о том, что его создатель спроектировал его для жарки хлеба. Её не беспокоит философское значение этого бунта, поскольку её мозг — креационист, неистово отрицающий существование эволюции. Он надевает презерватив, поскольку не хочет детей, а только лишь дофаминово-норадреналиновую бурю секса, которая надёжно производила потомство 50 тысяч лет назад, когда отсутствие презервативов было неотъемлемым свойством окружающей среды. Они занимаются сексом, принимают душ и расходятся. Основной объективный результат всего этого — прибыль бара, отеля и производителя презервативов, что никак не было ни сознательной целью в умах мужчины и женщины, ни имело что-либо общее с закономерностью размножения их предков 50 тысяч лет назад, которая объясняет, откуда у них взялись гены, создавшие такие мозги, осуществившие такое поведение.

Чтобы правильно рассуждать об эволюционной психологии, нужно одновременно держать в голове много сложных абстрактных фактов, которые тесно связаны, но при этом критически различны, и ни разу при этом не подменить понятия.

Перевод: 
Софья Ковалева
Номер в книге "Рациональность: от ИИ до зомби": 
139
Оцените качество перевода: 
Средняя оценка: 4.8 (12 votes)

Особенно элегантный эксперимент в эволюционной психологии

Элиезер Юдковский

В канадском исследовании 1989 года взрослых людей просили представить смерти детей различного возраста и оценить, какие из них вызвали бы наибольшее чувство потери у родителя. На графике результатов скорбь росла почти до подросткового возраста, а затем шла на спад. Когда эту кривую сравнили с кривой, показывающей перемены в репродуктивном потенциале на протяжении жизненного цикла (рассчитанную по демографическим данным Канады), обнаружилась довольно сильная корреляция. Однако корреляция между кривой скорби современных канадцев и кривой репродуктивного потенциала охотников-собирателей, африканского племени !Кунг оказалась гораздо сильнее, практически идеальной. Другими словами скорбь меняется практически так, как предсказал бы сторонник Дарвина, основываясь на демографических реалиях среды, в которой появился человек.
— Роберт Райт, «Моральное животное», обзор статьи Кроуфорда и др.1

В первом случае корреляция равнялась 0,64, во втором это был экстремально высокий показатель 0,92 (N = 221).

Самое неэлегантное в этом исследовании заключается в том, что в нём людей просили вообразить родительскую скорбь, а не опрашивали настоящих родителей с детьми соответствующих возрастов. (Предполагаю, что такой вариант обошёлся бы дороже или для него нашлось бы меньше испытуемых.) Однако, как я понимаю, результаты хорошо соотносятся с данными из схожих исследований родительской скорби, исследовавших другие корреляции (например, прямую корреляцию между родительской скорбью и возрастом детей).

А теперь рассмотрим некоторые элегантные аспекты этого эксперимента:

  1. Корреляция в 0,92(!) может показаться подозрительно высокой. Неужели эволюция способна на столь точную настройку? Но это лишь до тех пор, пока вы не осознаете, что давление отбора было велико не столько для точной настройки родительской скорби, а для создания её с нуля.
  2. Люди, которые говорят, что эволюционная психология не предсказывает ничего заранее, всего лишь (какая ирония) жертвы синдрома «никто не знает, что не знает наука». Если бы не эволюционная психология, идея этого эксперимента вам бы даже в голову не пришла.
  3. Эксперимент потрясающе красиво и точно показывает разницу между сознательными или подсознательными мотивами и реализацией адаптации, вызванной давлением отбора и никак не подстраивающейся под современные реалии.

Родительская скорбь даже подсознательно не имеет отношения к репродуктивной ценности. Иначе бы она обновилась в соответствие с канадской репродуктивной ценностью, а не соответствовала бы репродуктивной ценности !Kung. Скорбь — это адаптация, которая теперь просто существует. Она реально существует и продолжает существовать по инерции.

Родители беспокоятся о детях не потому, что их волнует репродуктивный вклад. Родители беспокоятся о детях просто так. А не связанная с сознанием эволюционно-историческая причина, почему такие разумы вообще появились во вселенной заключается в том, что дети несут гены родителей.

Да, разум существует во вселенной исключительно благодаря эволюции. Возможно, вы понимаете, почему мне хочется чётко ограничить собственный цинизм по поводу тайных мотивов эволюционно-когнитивной границей. Иначе я с таким же успехом мог бы заявлять на кассе супермаркета: «Эй! Когда ты упаковываешь мои покупки, ты правильно обрабатываешь зрительную информацию, только чтобы увеличить свою генетическую приспособленность!»

(1) Кажется, ни в каком другом эксперименте по эволюционной психологии я не видел корреляции выше, чем 0,92. Более того, это одна из наибольших корреляций, которые я видел в психологических экспериментах вообще. (Впрочем, я видел, например, корреляцию в 0,98 в описании эксперимента, где одну группу испытуемых спрашивали «Насколько А похоже на B?», а другую группу — «Какова вероятность А при условии B?», при том, что вопрос звучал вроде «Насколько вероятно вытащить 60 красных шаров и 40 белых шаров из этой бочки, содержащей 800 красных шаров и 200 белых шаров?». Иными словами, эти вопросы обрабатываются как одинаковые.)

Поскольку мы тут все байесианцы, мы можем учесть наши априорные вероятности и задаться вопросом, не вызвана ли столь высокая корреляция случайностью хотя бы частично. Вероятно, тщательную эволюционную настройку мы можем принять как должное — мы здесь говорим о гигантском давлении отбора. В остальном, изучая подозрительно маленькое отклонение, мы можем спросить: а) действительно ли большие группы взрослых способны в среднем корректно представлять степени родительского горя (очевидно, да), и б) действительно ли выжившие представители племени !Kung являются типичными охотниками-собирателями в этом отношении или различия между разными племенами охотников-собирателей слишком велики, чтобы обеспечить корреляцию в 0,92.

Но даже приняв во внимание все наши скептичные априорные вероятности, корреляция в 0,92 при выборке N=221 является довольно сильным свидетельством и наши апостериорные вероятности должны быть менее скептичными в этом отношении.

(2) Кто-нибудь может посчитать, что эксперимент должен был изучать ретроспективную реальную скорбь, а не воображаемую будущую. Однако же на родительское поведение влияет именно воображаемая будущая скорбь! Именно она заставляет родителей действовать так, чтобы не потерять ребёнка! С эволюционной точки зрения уже погибший ребёнок — невозвратные издержки. Эволюция «хочет», чтобы родитель учился на боли, не повторял свои ошибки, подстраивал свою гедонистическую точку отсчёта и продолжал растить других детей.

(3) Аналогично график, соответствующий родительской скорби, соответствует будущему репродуктивному потенциалу ребёнка, дожившего до определённого возраста, а невозвратным издержки на выращивание ребёнка, дожившего до определённого возраста. (Возможно, мы бы получили даже большую корреляцию, если бы попытались принять во внимание репродуктивные альтернативные издержки выращивания ребёнка возраста Х до независимой зрелости, отбрасывая при этом все невозвратные потери на выращивание ребёнка до возраста Х?)

Обычно люди всё же обращают внимание на невозвратные издержки. Вероятно, это либо адаптации, мешающая нам слишком часто менять стратегии (компенсирующая то, что мы слишком хорошо возможности находим?), либо неудачное основание боли, которая ощущается при трате ресурсов.

Что касается эволюции, то нельзя сказать, что эволюция «не обращает внимания на невозвратные издержки». Эволюция вообще о них не «думает». «Эволюция» — это просто макрофакт о существующих исторических репродуктивных последствиях.

Поэтому, естественно, адаптация родительской скорби настроена таким образом, что она никак не связана с прошлыми инвестициями в ребёнка, но тесно связана с будущими репродуктивными последствиями в случае его потери. Естественный отбор не сходит с ума по поводу невозвратных издержек, как мы.

Однако, конечно же, адаптация родительской скорби работает так, словно родитель живёт в племени !Kung, а не в Канаде. Для большинства людей эта разница очевидна.

Люди и естественный отбор безумны. Но это разные виды устойчивого и сложного безумия.

  • 1. Robert Wright, The Moral Animal: Why We Are the Way We Are: The New Science of Evolutionary Psychology (Pantheon Books, 1994); Charles B. Crawford, Brenda E. Salter, and Kerry L. Jang, “Human Grief: Is Its Intensity Related to the Reproductive Value of the Deceased?,” Ethology and Sociobiology 10, no. 4 (1989): 297–307.
Перевод: 
sepremento, Alaric
Номер в книге "Рациональность: от ИИ до зомби": 
140
Оцените качество перевода: 
Средняя оценка: 3.4 (10 votes)

Суперстимулы и крах западной цивилизации

Элиезер Юдковский

Известно как минимум три случая, когда люди умерли, потому что играли в видеоигры несколько дней без перерыва. Из-за «World of Warcraft» люди теряли супругов, детей и работу. Если люди имеют право играть в видеоигры — а сложно представить более фундаментальное право, — рынок в ответ предоставит им самые захватывающие игры, какие только можно продать. Вплоть до того, что особо увлечённые игроки окажутся исключены из генофонда.

Как потребительский продукт может быть настолько увлекательным, что даже спустя 57 часов использования потребитель предпочтёт воспользоваться им ещё один час, а не поесть или поспать? (Полагаю, кто-нибудь может заявить, что потребитель делает рациональный выбор, предпочитая поиграть в «Старкрафт» ещё один час вместо того, чтобы жить весь остаток своей жизни, но, пожалуйста, не здесь.)

Шоколадный батончик — это суперстимул: в нём больше концентрированного сахара, соли и жира, чем в любой еде из среды, в которой эволюционировал человек. Шоколадный батончик возбуждает вкусовые рецепторы, эволюционировавшие во времена охотников-собирателей, но возбуждает их намного сильнее, чем всё, что существовало в те времена. Сигнал, который когда-то достоверно соответствовал здоровой еде, был взломан. В пространстве вкусов появилась точка, отсутствовавшая в тренировочном наборе данных, для древних параметров появился невероятно редкий выброс. Вкус, ранее бывший эволюционным маркером полезности, подвергли реверс инжинирингу, и к нему идеально подобрали искусственную субстанцию. К сожалению, не существует столь же сильного рыночного стимула делать получившуюся еду столь же полезной, как и вкусной. Мы же не можем напрямую ощутить полезность.

Ставшее знаменитым видео Dove Evolution подробно показывает, как создаётся другой суперстимул. При помощи косметики, профессиональной фотографии и активного использования Фотошопа обычная женщина превращается в модель с обложки, приобретая красоту, невозможную и недостижимую для женщин в неотретушированном, реальном мире. Настоящие женщины убивают себя (например, супермодели употребляют кокаин, чтобы не набирать вес) ради конкуренции с тем, чего в буквальном смысле не существует.

И, аналогично, видеоигра, даже просто транслируемая сквозь компьютерный монитор, может быть настолько увлекательной, чем какая-то реальность, что некоторые будут играть в неё, не отрываясь даже на еду и сон, до тех пор, пока в буквальном смысле не умрут. Я не знаю всех хитростей, используемых в видеоиграх, но некоторые, наверное, примерно представляю: сложность задач тщательно подбирается, чтобы они не казались слишком простыми или наоборот невозможными, вознаграждение выдаётся случайным образом, обратная связь демонстрирует постоянный рост очков, в крупных многопользовательских играх присутствует социальная вовлечённость.

Ограничивает ли что-нибудь рынок в стремлении делать игры всё более увлекательными? Можно было бы понадеяться, что вряд ли кто-то захочет перейти черту, за которой игроки будут терять работу, в конце концов, они же должны оплачивать подписку. Это рассуждение подразумевает, что есть некоторая оптимальная точка притягательности видеоигр, в которой мода колоколообразной кривой — это развлекающиеся игроки, и лишь несколько бедолаг приобретают настолько сильную зависимость, что лишаются работы. В 2007 году игра в «World of Warcraft» 58 часов без перерыва с последующей смертью всё-таки скорее исключение, чем правило. Однако производители видеоигр конкурируют друг с другом, и, сделав видеоигру более притягательной на 5%, можно получить 50% клиентской базы конкурента. Легко увидеть, как эта проблема может стать намного хуже.

Если люди имеют право на искушение — а ведь в этом и состоит весь смысл свободы воли — рынок реагирует соответственно и обеспечивает такое количество искушений, какое только можно продать. Мотивация — сделать стимул на 5% более искушающим, чем у главных конкурентов. И гонка приводит к тому, что в какой-то момент стимулы превращаются в суперстимулы, аномальные по меркам среды, в которой эволюционировал человек. Подумайте о том, как изменились наши стандарты женской красоты со времён рекламных плакатов 1950-х. И, как показывают нам шоколадные батончики, мотивация рынка также преодолевает тот порог, за которым суперстимулы уже наносят потребителю побочный урон.

Так почему бы нам просто не сказать «нет»? Ключевое допущение свободной рыночной экономики в том, что при отсутствии принуждения или обмана люди всегда могут просто отказаться заключать вредоносные сделки. (Будь это действительно так, свободный рынок был бы не просто лучшей из возможных экономических политик, а политикой, у которой недостатков либо нет совсем, либо их очень мало.)

Организм, который регулярно отказывается от пищи, умирает, и некоторые игроки в видеоигры узнали об этом на собственном опыте. Однако, в древние времена обычно выгодное (и таким образом соблазнительное) действие иногда оказывалось вредоносным. Благодаря абстрактному мышлению люди как вид очень сильно воспринимают такие особые случаи. С другой стороны, мы также часто воображаем множество специфических последствий, которых не существует. Например духа предков, приказывающего нам не есть вполне пригодных для того кроликов.

Похоже, что эволюция нашла компромисс, или, быть может, выстроила новую систему поверх старой. Еда всё ещё искушает Homo sapiens, однако наша огромная префронтальная кора мозга до некоторого предела позволяет нам противостоять искушению. Предел есть — наши предки с чрезмерно развитой силой воли, вероятно, заморили себя голодом во имя богов или же чаще отказывались от внебрачного секса. В некотором смысле у тех игроков, что умерли за видеоиграми, была необычайная сила воли, чтобы продолжать играть так долго без еды и сна. Такова эволюционная опасность самоконтроля.

Сопротивление искушению требует сознательных усилий и растрачивает ограниченный запас ментальной энергии1. Утверждение о том, что мы можем «просто сказать „нет“ », на самом деле не верно, сказать «нет» — не просто, за это приходится платить. Даже те люди, что выиграли в генетическую лотерею больше силы воли или прозорливости, платят свою цену, чтобы сопротивляться искушению. Просто им это даётся легче.

Наша ограниченная сила воли эволюционировала, чтобы справляться с искушениями, существующими в среде, где мы эволюционировали. Она может плохо справляться с соблазнами, неведомыми охотникам-собирателям. Даже если нам удаётся противостоять искушению суперстимула, весьма правдоподобно, что усилие, необходимое для этого, исчерпывает силу воли куда быстрее, чем противостояние давно существующим искушениям.

Является ли публичная демонстрация суперстимулов вредоносной даже для тех, кто говорит «нет»? Должны ли мы запретить рекламу шоколадного печенья или же витрины, на которых в открытую пишут слово «Мороженое»?

Из существования проблемы напрямую не следует, что правительство в состоянии её решить (если нет соответствующих доказательств). Регулятор не заинтересован заниматься продуктами, в которых сочетается небольшой вред для потребителя и вызывающий зависимость суперстимул, его больше интересуют продукты, вред от которых может создать достаточный шум, чтобы попасть в газеты. И наоборот, из того, что правительство не может что-то исправить, не следует, что в этом нет ничего плохого.

В качестве последнего аргумента я оставляю вам вымышленное свидетельство: опубликованный в интернете роман Симона Фанка «После Жизни» описывает (среди прочего) умышленное уничтожение биологического вида Homo sapiens, причём не посредством марширующей армии роботов, а при помощи искусственных детей. Эти дети красивее и милее настоящих, и их гораздо интересней воспитывать. Возможно, демографический крах продвинутых обществ происходит, потому что рынок обеспечивает все более соблазнительные альтернативы тому, чтобы иметь детей, а привлекательность смены подгузников остаётся неизменной. Где же рекламные плакаты с призывами «РАЗМНОЖАЙТЕСЬ»? Кто заплатит профессиональном пиарщикам, чтобы убедить всех, будто спорить с угрюмыми подростками увлекательнее, чем отдых на Таити?

«В конце концов», — писал Симон Фанк, — «рынок просто вытеснил человеческий вид из бытия».

  • 1. Кризис воспроизводимости поставил эту теорию под сомнение. — Прим.редактора.
Перевод: 
Горилла В Пиджаке
Номер в книге "Рациональность: от ИИ до зомби": 
141
Оцените качество перевода: 
Средняя оценка: 4.2 (9 votes)

Суть твоя - осколки бога

Элиезер Юдковский

До двадцатого века ни один человек не понимал, что такое «генетическая приспособленность» — единственное, чем полностью одержим слепой безумный бог. Презервативы или оральный секс не вызывают у нас инстинктивное отвращение. Наши мозги, наши самые главные органы размножения, не проводят проверку на репродуктивную эффективность прежде чем наградить нас оргазмом.

Но почему? Почему мы не одержимы генетической приспособленностью на уровне сознания? Почему Фея Эволюции Людей создала мозги, которые изобрели презервативы? «Ведь так легко было это не допустить», — думает человек, способный создавать новые сложные системы за один вечер.

Насколько нам известно, Фея Эволюции одержима генетической приспособленностью. Когда она решает, какой ген распространить до повсеместности, она, похоже, учитывает исключительно то, сколько своих копий ген производит. (Удивительно!)

Но раз создатель разума столь одержим, почему бы ему не сотворить разумных агентов — едва ли их можно назвать людьми, — которые также будет озабочены исключительно генетической приспособленностью? Такие агенты занимались бы сексом только ради размножения и ни за что не пользовались бы контрацепцией. Они бы употребляли пищу исключительно из-за того, что она необходима для воспроизводства, а не потому, что им нравится вкус, так что они не стали бы есть конфеты, будь те опасны для выживания и размножения. Женщины после менопаузы сидели бы с внуками и добровольно совершали бы самоубийство, когда болезни приводили бы к тому, что они потребляют больше ресурсов, чем приносят.

С точки зрения Феи Эволюции так проект выглядел бы гораздо лучше.

Теперь мы понимаем, что довольно-таки сложно создать достаточно сильного консеквенциалиста. Естественный отбор вроде бы рассуждает с точки зрения последствий, но исключительно непосредственных последствий. Теоретикам эволюции потребовались очень нетривиальные абстрактные рассуждения, чтобы просто вообразить связь между адаптациями и репродуктивным успехом.

Но человеческий белковый мозг определённо способен представлять эти связи. Так почему же Фея Эволюции, создавая людей, вообще выдала им какую-то мотивацию кроме генетической приспособленности?

Прошло менее двухсот лет с тех пор как белковый мозг впервые представил концепцию естественного отбора. Современное понятие «генетической приспособленности» ещё более тонкая абстрактная идея. Важно не просто количество общих генов. У вас 95% общих генов с шимпанзе. Важно общее генетическое разнообразие внутри популяции — ваша сестра родная вам наполовину, так как любая особенность вашего генома в рамках человеческого вида, общая для вас обоих с вероятностью 50%.

Только в прошлом веке, возможно даже только в последние пятьдесят лет, эволюционные биологи начали понимать полный спектр причин репродуктивного успеха, включая такие явления как взаимный альтруизм и дорогостоящий сигналинг. Без этого крайне подробного знания разумный агент, стремящийся «максимизировать генетическую приспособленность», попросту сядет в лужу.

Так почему бы изначально не запрограммировать это знание в белковых мозгах? Почему понятие «генетической приспособленности» не было вшито в нас, вместе с готовой библиотекой явных стратегий? Тогда можно было бы избавиться ото всех механизмов подкрепления. Организм бы рождался со знанием того, что жирная пища с высокой вероятностью увеличит приспособленность. Если позже организм узнает, что это больше не так, то он перестанет употреблять жирное. Можно провести рефакторинг всей системы. И она не изобретёт ни презервативов, ни печенья.

Это кажется в принципе возможным. Я иногда встречаю людей, не вполне понимающих консеквенциализм, которые возражают: «Но если организм не имеет отдельной мотивации есть, он умрёт с голоду и таким образом не сможет оставить потомства». Пока организм это знает и его функция полезности ценит размножение, он автоматически будет есть. Фактически, именно этот причинно-следственный механизм привёл к тому, что естественный отбор породил автоматических едоков.

Как насчёт любопытства? Разве консеквенциалист не будет любопытен только в случае, когда есть некая особая причина быть любопытным? И не приведёт ли это к тому, что он упустит множество важных знаний? Опять же, сам этот факт и будет причиной для консеквенциалиста искать новые знания. Человек любопытен. Не ко всему без разбору, но к проблемам с определёнными признаками. И наличие этой комплексной адаптации — любопытства — в людях исключительно консеквенциально обосновано нашей ДНК, в которой неявным образом записана информация: предки, ведущие себя таким образом, оставляли больше потомков.

Поэтому, теоретически, консеквенциалист, ценящий исключительно размножение, вполне возможен. В принципе, всю эволюционную историю, неявно записанную в наших мозгах, можно представить в виде явно сформулированного знания, которое используется неким консеквенциалистским ядром.

Но слепой безумный бог не настолько умен. Эволюция это не программист, способный за раз переписать всю архитектуру кода. Эволюция это не программист, способный печатать команды со скоростью шестьдесят слов в минуту.

Обучение с подкреплением возникло за миллионы лет до появления консеквенциализма гоминидов. Поощряющие сигналы надёжно коррелировали с размножением. Нельзя попросить негоминидный мозг предвидеть, что употребление жирной пищи сейчас позволит ребёнку пережить зиму. Поэтому ДНК создаёт протеиновый мозг, генерирующий сигнал поощрения при употреблении жирной пищи. А организму же просто остаётся выяснить, какие животные самые вкусные.

ДНК создаёт протеиновые мозги, система поощрения в которых непосредственно коррелирует с поведением организма и лишь опосредованно с репродуктивным успехом. Необязательно понимать, что съеденная осенью сладкая пища приведёт к производству калорий, которые сохранятся в жировой прослойке, что поможет пережить зиму, что в свою очередь поспособствует спариванию весной, чтобы произвести потомков летом. Просто яблоко вкусное. И мозгу остаётся только придумать способ, как раздобыть больше яблок.

И так у организмов развилось поощрение для еды, и строительства гнёзд, и отпугивания соперников, и помощи близким, и открытия важных истин, и формирования крепких союзов, ведения убедительных споров, и, конечно же, занятий сексом.

И когда мозг гоминидов начал демонстрировать способности к межобластным консеквенциальным рассуждениям, они использовали их для того чтобы удовлетворить уже существующие механизмы подкрепления. Это была относительно простая надстройка, куда проще, чем создание «максимизатора генетической приспособленности» с нуля. Протеиновые мозги изобретали способы получить калории и секс, совершенно не представляя, что такое «генетическая приспособленность».

На месте эволюции, человеческий инженер бы воскликнул: «Да я только что изобрел консеквенциалиста! Теперь, вместо того чтобы использовать сложные костыли, вроде механизмов подкрепляющего обучения, я могу явно задать все с таким трудом добытые знания! Просто написать декларативную систему, состоящую из утверждений вроде “жирная еда и секс обычно повышает генетическую приспособленность”, а дальше консеквенциальное рассуждение само позаботится обо всем. Вдобавок ещё и избавимся от бага, из-за которого живые существа изобретают презервативы!»

Но человек бы и не установил сетчатку глаза задом наперёд.

Слепой безумный бог — это не единая сущность, но множество отдельных устремлений. Лисы эволюционируют, чтобы ловить зайцев, зайцы –– чтобы спасаться от лис. Эволюций так же много, как и видов на Земле. Но в рамках каждого вида, слепой безумный бог озабочен исключительно генетической приспособленностью. Ни одно качество не важно само по себе, даже выживание, разве что оно увеличивает репродуктивную приспособленность. Нет смысла в существе со стальной кожей, если в результате оно будет размножаться хотя бы на один процент менее эффективно.

И всё же, когда слепой безумный бог создал протеиновые компьютеры, ему не удалось полностью передать им свою одержимость генетической приспособленностью. Ему не удалось успешно создать куайн своего критерия оптимизации. Мы, творение эволюции, столь же чужды ей, как наш Творец чужд нам. Единая функция полезности, расколотая на тысячу мельчайших желаний и стремлений.

Почему? Прежде всего, потому что эволюция неразумна в буквальном смысле этого слова. Но также и потому, что первые протеиновые компьютеры не были столь же универсальными, как и слепой безумный бог, и могли ориентироваться лишь благодаря краткосрочным желаниям.

В итоге, спрашивать, почему эволюция не создала людей максимизаторами генетической приспособленности, всё равно, что спрашивать, почему эволюция не вручила людям рибосому и не потребовала, чтобы мы сами разработали свою биохимию. Просто эволюция не может так быстро переписывать код. Впрочем, возможно, за миллиарды лет естественного отбора она бы научилась, если бы разум оказался достаточно глуп, чтобы позволить слепому безумному богу оставаться у власти.

В книге Нивена и Пурнелла «Мошка в зенице Господней» описываются разумные существа, оставшиеся биологическими слишком долго. Эволюция постепенно поработила их и превратила в истинных максимизаторов приспособленности, одержимых тем, чтобы оставить как можно больше потомства. К счастью, на Земле этого не произошло. По крайней мере, пока.

И в итоге людям нравится вкус сахара и жира, а также мы любим своих сыновей и дочерей. Мы стремимся к высокому общественному положению и к сексу. Мы поем, танцуем и играем. Мы познаем новое ради самой любви к знанию.

Существуют тысячи восхитительных штук. Они соответствуют древним механизмам подкрепления, которые когда-то коррелировали с репродуктивной приспособленностью. Теперь же мы ценим их сами по себе, независимо от того, ведут ли они к размножению или нет. Мы занимаемся сексом, используя контрацепцию, едим шоколад и слушаем музыку давно покойного Баха, записанную на диске.

И когда мы наконец-то узнаём об эволюции, то думаем: «Постоянно беспокоиться лишь о генетической приспособленности? Что в этом интересного?»

Единственная маниакальная одержимость слепого безумного бога раскололась на тысячу мельчайших желаний и стремлений. И я со своей человеческой точки зрения считаю, что это хорошо. Иначе чем бы мы занимались в будущем, где нас ждут миллиарды галактик ночного неба? Заполняли бы их максимально эффективными репликаторами? Стоит ли нашим потомкам беспокоиться исключительно о собственной генетической приспособленности и считать всё остальное лишь средствами достижения этой цели?

Быть тысячью желаний и стремлений не всегда весело, но, по крайней мере, уж точно не скучно. За время эволюции мы начали ценить новизну, сложность, элегантность и преодоление трудностей. И теперь мы оценили маниакальную одержимость слепого безумного бога и пришли к выводу, что она неэстетична.

Конечно, такие вкусы породил в нас тот самый слепой безумный бог. Ну и что?

Перевод: 
Горилла В Пиджаке
Номер в книге "Рациональность: от ИИ до зомби": 
142
Оцените качество перевода: 
Средняя оценка: 4.2 (35 votes)