Священная обыденность

Я готовился к диалогу с Адамом Франком на Bloggingheads1 и читал его книгу «Постоянный огонь»2. Это книга о восприятии священного. Возможно, я редко об этом упоминаю, но, конечно, мне знаком опыт, о котором пишет Франк. Я испытываю подобные чувства, когда смотрю видео о запуске космического корабля. Или, в меньшей степени, поскольку это гораздо более частое явление, когда смотрю ночью на звёзды и думаю, что они значат. Или, например, думаю о рождении ребёнка. Обо всём, что важно для разворачивающейся истории.

Адам Франк считает, что наличие такого опыта является важным общим свойством науки и религии. А не, например, что возможность испытывать подобные чувства — это свойственное человеку качество, которое религия лишь портит.

«Постоянный огонь» цитирует «Многоообразие религиозного опыта» Уильяма Джеймса:

Итак, условимся под религией подразумевать совокупность чувств, действий и опыта отдельной личности, поскольку их содержанием устанавливается отношение её к тому, что она почитает Божеством.3

И эта тема развивается далее: священность — это нечто индивидуальное и личное.

Эта мысль меня всерьёз поразила. Предполагается, что у меня не может быть чувства прикосновения к священному, если я лишь один из многих людей, смотрящих как SpaceShipOne выигрывает X-Prize? Но почему? Предполагается, что мой опыт священного обязан чем-то отличаться от опыта всех остальных людей, смотрящих ту же трансляцию? Почему, ведь у нас же мозг устроен одинаково? Вообще, зачем мне верить в то, что я уникален? (Однако это слово Адам Франк тоже активно использует в оборотах вроде «уникальный опыт священного»). Быть может, это ощущение личное в том смысле, что мы с трудом передаём друг другу любой опыт? Тогда зачем делать акцент на чувстве священного, а не на ощущениях при насморке?

И тут меня озарило: я понял, что передо мной трюк «эпистемологии Тёмной стороны»: если сделать нечто личным, оно становится недоступным для критики. Вы получаете право говорить: «Вы не можете меня критиковать, поскольку речь идёт о моём личном опыте, а у вас никогда не будет к нему доступа, чтобы его оспорить».

Однако за такую защиту от критики приходится платить одиночеством. Тем самым одиночеством, которым Уильям Джеймс восхищался как основой религиозного опыта. Словно одиночество это что-то хорошее.

Чтобы понять, как религия может вывернуть чувство священного, имеет смысл подумать о следующих реликтах эпистемологии Тёмной стороны:

Загадочность: почему священное должно быть загадочным? Космический корабль можно запустить без всякой тайны. Насколько меньше я ценил бы звёзды, если бы не понимал, чем они являются на самом деле, если бы они были для меня лишь точечками в ночном небе? Однако если кто-то оспаривает ваши религиозные чувства, например, задаёт вопрос: «Почему Бог не исцеляет людей, которые потеряли конечности?», вы глубокомысленно изрекаете: «Это священная тайна!» Чтобы защитить ложь, есть вопросы, которые нельзя задавать, и ответы, которые нельзя подтвердить. И такая невозможность получить ответ начинает ассоциироваться со священным. И за защиту от критики вы платите подлинным любопытством, которое искренне желает найти ответы на вопросы. Вы поклоняетесь собственному невежеству в вопросах, на которые ваше поколение пока не нашло ответов. Возможно, даже в вопросах, на которые ответы уже есть.

Вера: давным-давно, когда люди были более наивны и даже вполне разумные люди верили в каких-нибудь богов, религия строила свою репутацию на свидетельствах о чудесах в своих священных писаниях. И христианские археологи всерьёз рассчитывали найти остатки Ноева Ковчега. Но когда никаких подтверждающих свидетельств обнаружить не удалось, религия сделала то, что Уильям Бартли назвал «Возвращение к убеждению»4. «Я верю, потому что я верю!» И так вера без достаточных свидетельств стала ассоциироваться с опытом священного. И ради защиты от критики вы жертвуете своей способностью ясно мыслить в вопросах, которые касаются священного для вас, а также способностью понимать священное и умением отказываться от ошибок.

Экспериенциализм: если раньше вы считали, что радуга — это священный договор между Богом и человечеством, а потом осознали, что Бога не существует, вы можете «сбежать к чистому опыту», то есть начать хвалить себя за то, что испытываете такие чудесные ощущения, когда думаете о Боге, — не важно, существует он или нет. Платой за защиту от критики становится солипсизм: ваш опыт отрывается от всего, на чём он основан. Наверняка смотреть на взмывающий в пламени космический корабль и думать: «На самом деле же неважно, существуют космические корабли или нет, важно то, что я сейчас чувствую», сопровождалось бы ужасной пустотой внутри.

Отстранение: если область священного не подчиняется обыденным правилам свидетельств и её невозможно исследовать обыденными средствами, значит, она обязана существенно отличаться от мира обыденного. Поэтому мы с гораздо меньшей вероятностью будем думать о космических кораблях, как о чём-то, возможно, священном, ведь это творение обыденных человеческих рук. Китс перестал восторгаться радугой и низвёл её в «каталог унылых и обыденных вещей» за то, что стало известно её устройство — ужасное преступление. И за защиту от обыденной критики вы платите тем, что ничто обыденное больше не будет для вас священным.

Личное: про это я уже сказал выше.

Именно из-за этих искажений мы не должны ни в коем случае спасать религию. Даже в форме «духовности». Если убрать общественные институты и фактические ошибки, отказаться от церквей и писаний, останется… вся эта чушь про загадочность, веру, солиптический опыт, личное одиночество и отрыв от реальности.

Изначальная ложь — лишь начало проблемы. Кроме неё есть множество дурных привычек мышления, которые выработались, чтобы её защищать. Религия — это кубок с ядом, и мы изо всех сил должны стараться из него не пить. Духовность — это такой же кубок. Да, из него вытащили исходную ядовитую пилюлю. Но какая-то часть яда уже успела раствориться и осталась в кубке. Питьё стало немного менее смертельным, но лучше его не пробовать.

Когда ложь защищается веками, подлинное происхождение привычек теряется в тумане, его скрывают множество слоёв недокументированной болезни. В таких случаях, полагаю, мудрее начать с нуля, а не пытаться выборочно отказываться от исходной лжи, сохраняя привычки мышления, выработанные, чтобы её защищать. Просто признайте, что вы неправы. Откажитесь от ошибки полностью. Не защищайте её больше. Не пытайтесь говорить, что в каких-то мелочах вы всё-таки правы. Просто скажите «Упс», отбросьте ошибку целиком и начните с начала.

Именно способность на самом деле, по настоящему, перестать защищать свои ошибки и признать, что ты был совершенно не прав, отличает научный опыт от религиозного. Никакая религия не в состоянии вместить в себя такую способность. Иначе она потеряет себя полностью и станет просто человечностью…

И та же самая способность позволяет просто смотреть на далёкие звёзды. В звёзды можно поверить без напряжения, не отвлекаясь на постоянно появляющиеся противоречащие свидетельства. Они по-настоящему существует, этот опыт сцеплен с реальностью и входит в разворачивающуюся историю. Звёзды можно познать, они — источник настоящей пищи для любопытства. Их можно разделить с другими людьми. Они сотканы из той же ткани, что и вы, и всё остальное. Прекрасны и священно обыденны.

• 1. К сожалению, страница c этим диалогом как-то странно исказилась: при правильном названии и временных кодах на ней показывается совершенно другое видео. — Прим. перев.
• 2. Adam Frank, «The Constant Fire: Beyond the Science vs. Religion Debate» (University of California Press, 2009).
• 3. Использован перевод В. Г. Малахиевой-Мирович, М. В. Шик, под ред. С. В. Лурье. — Прим. перев.
• 4. Англ. «retreat to commitment». Это название одной из книг Бартли. — Прим. перев.